Дана Делон - Непрожитая жизнь

И Рафаэль садится. В комнате наступает неловкая тишина. Мое сердце бешено бьется в груди, а руки дрожат, и я прячу их под стол. Тишина с каждой секундой становится все более угнетающей.

– Как прошло гран-при в Монако? – обыденным тоном интересуется Пьер. Я бросаю на него преисполненный благодарности взгляд, он в ответ подмигивает. Ему вновь удается разрядить обстановку.

– Там была такая чудесная погода, – начинает щебетать его мама, – и все происходило в лучших традициях. Яхты, вечеринки, море шампанского. Я так и не поняла, почему вы не приехали? – интересуется она у мальчиков.

– Я не хотел уезжать из Парижа, – глядя на Капюсин, с улыбкой отвечает будущий президент.

– Привез бы ее с собой!

Эдит смеется.

– Разбежались, привез с собой! Я говорила по телефону с ее мамой и поняла, что ради ее доверия нашему дорогому Пьеру пришлось бы по меньшей мере убить дракона, и то не факт, что она впечатлится его героизмом. Я еле уговорила ее отпустить Капюсин к нам на три дня, – с улыбкой в голосе заканчивает Эдит, и все за столом смеются. Практически все. Седрик и Изабелла сидят с погрустневшими лицами, точно так же, как мы с Рафаэлем.

После ужина мы вновь переходим в зал. Пить чай, кофе или что покрепче, как пошутил Августин. Мы с Капюсин подходим к камину и рассматриваем семейные фотографии. При виде некоторых я чувствую, что мне не хватает воздуха. На них снят ты, Мика. Маленький, чуть постарше, затем подросток. На многих фотографиях вы запечатлены вчетвером: Квантан, Пьер, Рафаэль и ты, Микаэль. Возможно, это покажется безумием, но я точно знаю, где стоишь ты, а где Рафаэль, хоть вы и близнецы, у вас даже стрижки были абсолютно одинаковые. Но я вижу разницу, я просто вижу ее. Она в ваших глазах. У тебя были другие глаза, Мика. Тоже большие, черные, они выглядят абсолютно не так, как Рафаэлевы, ты и на мир смотрел иначе, чем он. Действительно, парадокс – вы с братом были одинаковыми снаружи и такими совершенно разными внутри.

Я беру в руки вашу общую с Рафаэлем фотографию в стеклянной рамочке. На ней вам на вид лет по тринадцать, вы стоите прямо на фоне той самой магнолии, что цветет сейчас во дворе, и улыбаетесь в камеру. Мое дыхание учащается, руки начинают дрожать. Ты выглядишь таким живым на этой фотографии! Таким живым. Я смотрю на твое лицо, в твои глаза, последние кусочки пазла встают на свои места, и мне открывается цельная картинка. Теперь я знаю, какой ты, Мика. Точнее, теперь я могу ярче представить, каким ты был… был. Ко мне подходит Эдит и смотрит на фотографию у меня в руках. Я быстро ставлю ее на место и шепчу:

– Извините.

– Нет-нет, ничего страшного, – качая головой, с улыбкой отвечает она, – можешь трогать все, что пожелаешь.

Она тянется за другой фотографией. За той, где все четверо ее внуков сидят на скамейке и улыбаются.

– Правда, смешные мальчишки? Я помню год, когда они все родились. Это было сумасшествие, четыре внука в один год. Августин ходил гордый, как петух, а я скупила все мальчиковые вещи в магазинах, – она улыбается. – В январе родился Квантан, затем в феврале – Пьер и наконец в апреле эти два сорванца, – она возвращает фотографию на место и берет другую, ту, что я так внимательно разглядывала перед этим.

– Правда, они разные? Никогда не путала их, никогда. Всегда точно знала, какой именно проказник стоит передо мной. Помню, однажды повезла их на море. В Тулоне у нас есть дом, и я решила посидеть с ними там пару недель. Недалеко от Тулона находится маленький городок, который называется Иер. Наша домработница рассказала мне, что там есть красивый парк с птицами, вот я и решила свозить туда мальчишек. Там действительно были птицы, павлины свободно разгуливали по траве, утки плавали в маленьком пруду, даже страус по загону бегал. А еще летали маленькие красивые зеленые птички, я уже не помню их название, но они жили в высоких клетках, и их было очень много. Они щебетали и порхали с места на место. Помню, Микаэль закричал, увидев их, и побежал к клетке. Они так ему понравились, такие маленькие, миленькие. Он приник к решетке и не сводил с них глаз. А Рафаэль не пошевелился, встал рядом со мной, темнее грозовой тучи, и знаешь, о чем он меня спросил? – Она отрывает глаза от фотографии и смотрит на меня затуманившимся взором. – Он спросил: «Почему они сидят в клетках? Разве птицы не должны свободно летать в небе?» Я помню, как растерялась тогда и вначале хотела сказать, что птичек держат взаперти, чтобы дети могли на них посмотреть, насладиться их красотой, но поглядела на внука и сразу поняла – это будет огромной ошибкой. Он действительно сопереживал птицам. Услышав такой ответ, он бы начал винить себя и всех мальчишек на этой земле за то, что птицы оказались в заточении. Близнецам было по пять лет, и я уже тогда поняла, что Рафаэль – особенная птица невероятного полета, – и она замолкает, погружаясь в воспоминания.

А я смотрю на Рафаэля, который стоит с отцом и дедом в другом конце комнаты. Он не видит меня, но я вижу его. Вижу насквозь. А еще я вижу тебя, Мика, вижу так отчетливо и реально. И ощущаю твое призрачное присутствие. Мне представляется, как ты стоял бы рядом с Рафаэлем, такой же высокий и статный, и беседовал со своим отцом, а он хлопал бы тебя по плечу точно так же, как хлопает Рафаэля. В моей фантазии ты стоишь рядом с ними, живой. Твои глаза блестят, и в комнате звучит твой звонкий смех. Но фантазии развеиваются, как пыль на ветру, и вместо них на сцену выходит реальность, безжалостная и правдивая. И в этой реальности тебя нет, поэтому мое сердце сжимается от невыносимой боли.

– Извините, – хрипло шепчу я, – не подскажете, где уборная?

Эдит кивает.

– На первом этаже, вторая дверь слева по коридору.

Быстрыми шагами я покидаю комнату, где меня терзали призраки былого, и бегу по коридору. Но мне не удается добраться до уборной, потому что из-за какой-то приоткрытой двери доносится знакомый голос Квантана. Я заглядываю в щелку.

– Мы переспали с тобой четыре месяца назад, ты беременна и просишь меня успокоиться?! Мне нужно знать, мой это ребенок или нет, – гневно говорит Квен.

– Закрой рот и не ори, – нервничает Мано, – он не твой! Не твой, слышишь! Мы с тобой предохранялись, помнишь? А с Алексом – нет. Тема закрыта.

– Я не верю тебе, – уже тише отвечает ей Квен. – Когда он родится, я потребую тест на отцовство.

– У тебя нет никаких прав.

– У меня есть все права! – повышает голос он. – Твою мать, Мано, у меня есть все права знать, мой ребенок родился на свет или нет.

– Не смей портить мне жизнь! Он не твой, черт бы тебя побрал, Квантан. Та ночь была огромной ошибкой, и знаешь, я не хочу, чтобы всему свету стало о ней известно.