Александр Строганов - Стравинский

– Любите Тамерлана?

– Нет.

– Возвращайтесь.

– Конечно. – Уходит.

2. А все белизна

позови из хрусталика из океан

из зареванный горечь уснуть не смыкается

изболевшая страсть предвкушенье пацан

не сошел с промокашки но влага пацан

упредить точит льет не смыкается

снег на ощупь но ливень не мерзнет блестит

и блестит и полощет и льет поцелуи

из зареванной туча визгливая юность

замесить уплывая любовь поцелуи

оловянный растерян чуть шарф под окном

век мяукал свистел белизна полотно

на притихшей твоей после ужас и юность

на притихшей и брошенной влага пацан

не сошел на перроне но влага пацан

слушай дудку навек несмышленая прелесть

жить немного но где-нибудь тысячу лет

спрятал ливень окно по прошествии лет

позови серебро вечный лёд треск повторов

поредел воробьи как-то враз вечный свет

тот же мак тот же ртуть не смеркается простынь

так струится в селеньях стирают

так во лжи зеркала умирают

заколдованные на просвет

позови наконец этих женщин зачем

позови наконец эти губы зачем

этих женщин не помню а всё белизна

перламутр и поникшая прорва и простынь

метроном и забыто а все белизна

рябит наглядеться а в сущности оспа

все равно наглядеться пусть совесть и оспа

пусть хрустит обезлюдел в обнимку постыл

пусть сырая и пресный и наст бересты

врать ворочаться спать не зашторивать шторы

все равно что уснуть неизбывна вода

неизбывны пичуги вне боль вне движенье

угасает гнездится провал простоты

серебро белый шум многослойный слюда

вода чемеричная скажем слюда

светит льется вода чемеричная поздно

синеглазый в окне моментальное фото

смерть не страшно не жизнь не полог и не поздно

врать ворочаться спать не зашторивать шторы

будет ты до любви моментальное фото

зажигалка вода чемеричный прощай

пропадая из виду черт с вами прощай

до озноба забыть не забыть под стеклом

голубая зола и пацан перед сном

молоко на губах не обсохло

3. Стекло. Мутное стекло

Следователь С. и Стравинский И. И. сидят друг против друга. Следователь в кресле – Стравинский на кушетке. Иван Ильич покачивается, что твой метроном. Привычка покачиваться у него со студенчества. В отличие от большинства людей, для которых подобные движения – знак волнения, азарта, покачивания Стравинского означают умиротворенность. Иногда некоторую усталость. Чаще всего скуку.

По-моему, кто-то из моих персонажей уже покачивался таким образом. В покачиваниях, согласитесь, присутствует нечто волнующее и привлекательное. Во всяком случае, присутствовало в покачиваниях того персонажа.

Вот бы не Павла Петровича посадить против Ивана Ильича, а того персонажа, которого не могу вспомнить. Совсем другой коленкор был бы, совсем иная интонация. Пускай бы, так и сидели, покачиваясь. А случись Павел Петрович в поле зрения, и он пусть бы покачивался. Не жалко. Только не напротив Стравинского, а поодаль. Но в поле зрения. И никакого диалога не потребовалось бы. Просто сидят три человека, покачиваются.

Не факт, что знакомы меж собой. Трое некто. Три. Сидят, покачиваются. В унисон или каждый сам по себе.

В зависимости от настроения автора, точнее, от вашего настроения.

Чуть быстрее или чуть медленнее.

А когда их было бы не трое?

А что, если в финале вообще усадить всех четвержан и нечетвержан и побудить покачиваться. В унисон или всяк сам по себе. Ах, какой торжественный получился бы финал! Уж Игорь Федорович оценил бы. Игорь Федорович точно оценил бы. Высший бал! Сразу ясно стало бы ясно, почему «Стравинский», а не «Стравинские». Вообще необыкновенная ясность настала бы. Ясность и гармония. Точно резкость навели и свет выключили. Во всяком случае, приглушили бы. А то что-то января многовато. Перебор с январем.

Вообще-то много января не бывает, но когда речь о симфонии – бывает. В симфонии, во всяком случае, в ее черновике, где мыслям и тесно, и просторно, где такой сыр-бор, а, случается, и перебор. Но не перебор, я вас умоляю. Откуда в черновике перебору взяться? Это же черновик. Так вот, в симфонии, когда все покачиваются – это уже нечто большее, чем покачивания. Это уже, будьте любезны – движение в чистом виде. Как кода сама или иной аромат. Ядовитый, к примеру, аромат. И такое бывает, чего греха таить? Мы же ягодам имена не даем, и нот не видим, когда глаза закрыты. Покачиваемся, и всё. Если композитору угодно. Стравинскому или любому другому. Римскому-Корсакову, например.

Но Павел Петрович в данном случае не покачивается. Говорю, живут своей жизнью, персонажи живут своей жизнью. Как головешки или голуби. Почему, собственно и голубятня. Великая мировая голубятня. Зияющее свечение. Желтое или белое. Вполне определенные, но смутные очертания.

Итак, Иван Ильич покачивается, следователь С. Павел Петрович неподвижен – лом проглотил. «Лом проглотил» – лишнее и не соответствует. Просто так неподвижен. Сидит, нога на ногу, крутит в пальцах сигарету. Чем не головешка? Если закурит – полное соответствие и рифма. С головешкой. Итак, крутит в пальцах сигарету. Тоже привычка. Не более того. Сигарету крутит, сам неподвижен. То есть в движении находятся только пальцы и сигарета. Точно шмель на лугу в безветренную погоду.

Сидят, беседуют. Как будто беседует. Беседа старых знакомых. Как будто беседа как будто старинных знакомых. Покой. Небо. Озеро. Журчание – где-то родничок. Видим озеро, слышим родничок. Долгие паузы. Так выглядит начало беседы, самое начало беседы. Когда это, вроде бы, еще не беседа, но уже беседа. А мы как раз застали самое начало беседы.

Иван Ильич только что прибыл на свидание к Павлу Петровичу. Спустился по крутой лестнице. Спустился, тяжело ступая. По-моему пару раз зевнул по дороге. Сонное царство. Вокруг, позади и выше – сонное царство. Все спят. Кто лежит, калачиком свернулся, кто – на ходу. И врачи, и сестры, и санитары, и нянечки, и больные. И даже собаки. Особенно собаки. Тепло. Безмятежно. Духовная сытость. Не знаю, может быть, только видимость. Но пахнет жареной картошкой. Стравинский принес с собой запах жареной картошки. Нянечки жарят. Для себя. Искусницы.

А вот больничные собаки картошку не любят. Мослы любят.

Итак, вошел в приемный покой. Явился, предстал. Иван Ильич, догадались. В золотистом облаке. Плюхнулся на кушетку и… тут же уснул. А что, смешно было бы. Нет, не уснул. Хотя сценка получилась бы смачной, в духе покачиваний. Нет, не уснул, чинно уселся, поздоровался. Может быть, всего лишь кивнул головой, но кивнул со значением, чувством. Старинному приятелю кивнул, дескать, очень рад, хотя только вчера расстались. Рад был бы каждый день вот так встречаться. Вообще не расставаться рад был бы. Словом, сел, поприветствовал С., ну, и пошла беседа.