Мария Говорухина - Четыре грустные пьесы и три рассказа о любви

Последующие разбирательства, наложение штрафа, газетная шумиха — всё промелькнуло как странный сон. На работу Игорь Геннадьевич вышел почти героем. «Так их!» — сказал его начальник при первой после произошедших событий встрече. «Да я-то что…» — скромно резюмировал Игорь Геннадьевич, — «это так, шутка». «Ничего себе шутка на 20000 евро», — ответил начальник. «Это поступок!» — лукаво улыбаясь, вымолвил он.

Жители юга — чужаки. Империя — камни. Миф, в который можно верить, можно не верить. Для человека севера — мороз, пространство его земли и её богатство полностью оправдывает его собственную бедность, если он беден. Есть и те северяне, кто понимает крепкую связь между причинами и последствиями. Те, для которых эта связь есть во всем. Те, для кого время — это река, по которой каждый плывет в своей лодке. И его богатство — это и он сам, и река с её течениями, и лодка, в которой он плывёт. Они не пишут на стенах Колизея. Они плывут. Но иногда судьба, смеясь, тасует карты, и усаживает таких разных северян в одну шлюпку.

Кетров долго ворочался в кровати. Он не мог уснуть. Вера Степановна поставила рядом с ним на столик капли. «Ты не волнуйся, Игорёша. Оплатим», — сказала она. «И зачем я это сделал, да и фамилию не дописал», — Кетров повернулся на другой бок и заснул неспокойным сном пещерного человека.

Она вышла в платье — куске макового поля, причудливо сшитом, и то ли запела, то ли закричала во весь голос: «Валенки да валенки…». Он просмотрел до конца и выключил запись. И песня странная, и платье, и само прощание — прислала видео. Семен откинулся на спинку стула. Уже завтра ему будет около ста, а ей по-прежнему тридцать. И ничего странного — только свойства пространства — времени. Он перемотал к началу. Ни слова больше — только песня. Она ведь и не сказала ни слова против — надо так надо. Он ей суетливо, пряча глаза, объяснял, про долг, про «поручили», про «доверили одну из самых сложных задач»…

Первые разрывы реальности обнаружились сразу после войны. Их отгораживали заборами и ставили предупредительные знаки. Их исследовали учёные, а суть была до жути проста — в этих разрывах реальности не было. Была самая настоящая пустота. Ничего. Первая дыра появилась в тысяче километров отсюда — у Коричневого моря. Войска возвращались домой, их встречали измученные, но радостные женщины и… Одна за другой машины стали исчезать в черной полосе, растянувшейся на все небо. Вторая дыра через несколько недель утащила флот. Дыры стали появляться все чаще и чаще. К ним боялись подходить: те, кто подходили — старели. Подходили молодыми — отходили стариками. Поэтому и появились проходчики — расходный материал для ученых. Они приносили куски материи, взятые около дыр. Проходчики не заходили далеко. Подойдешь метров на 100 — постареешь на год и так каждый метр дальше — год. Ему было тридцать, а телу пятьдесят. Он просто таскал каштаны из огня. Так было надо. И иначе нельзя. Неделю назад он подписал бумагу, что согласен пойти дальше. Согласен на эксперимент. Его оденут в костюм из сверхпрочного материала, обвяжут тросом, и он пойдет в дыру. А там дальше… что дальше будет зависеть от обстоятельств. Хорошо, если ему будет сто, может ведь и не быть.

Его окликнул старший проходчик, когда он шел по коридору.

— Семен… Я бы сам пошел, но семья…

Семен кивнул. Пришла бы она к нему, попрощалась. Не придет. Только запись. Только песня.

Проснулся он рано. Вставать не хотелось. Одеяло в общежитии было холодным и колючим. Он медленно поднялся, потянулся, надел джинсы, футболку, съел вчера приготовленный бутерброд, последний, возможно, бутерброд, стукнул пару раз по дереву на удачу, накинул пиджак и вышел на улицу. По улице шагали школьники, спешили офисные работники, отгонял кого-то полицейский, и лился из окон свет. Семен прошел квартал и остановился у серого кубического здания без окон с одной дверью и надписью «НИИ изучения проблем отсутствия материи».

— А, Семен, заходи, — сказал толстый профессор Иван Иванович. Наш герой, — сказал он и рассмеялся. — Ну кто-то же должен быть героем! Такая уж, брат, штука, жизнь. Да ты не робей, надевай скафандр и в машину. Я за тобой следить буду и говорить с тобой буду, так что не дрейфь.

В скафандре было тяжело и скучно. Видно было плохо, потому что по стеклу кто-то провел грязной тряпкой и на нем были разводы. Он с трудом поднял руку, но протереть стекло не получилось. Рука не сгибалась. У опушки леса ему помогли спуститься с грузовика и пристегнули трос. Дали в руку камень.

— Ну, давай, — крикнул какой-то парень из проходчиков. — Иди, вперед, — крикнул он и махнул в сторону дыры.

Шаг за шагом он чувствовал, как силы оставляют его, а дыра еще далеко. Он встал на колени, потом лег. Профессор что-то кричал ему в ухо, а он лежал. Прошло минут двадцать, или ему показалось, что двадцать. Он медленно встал и пошел. Профессор больше не кричал. Только сопел в динамик. Семен сделал около ста шагов. Он увидел дыру совсем близко и понял, что постарел. Он шел к ней медленно, перебирая слабыми старческими шагами и, наконец, коснулся края. Его ударило током и отшвырнуло. Он поднялся и подошел еще раз. Он смотрел в дыру и ничего там не видел. Он кинул в нее камень. Камень исчез. И вдруг в динамиках или у него в голове раздались «Валенки». И он понял, почему «Валенки», почему маки и сделал шаг назад. Кто-то тащил его за трос, кто-то кричал что-то в динамик, а у него пел в голове ее голос. Он очнулся в госпитале. Над ним стоял профессор.

— Вы же знали, что там ничего нет. — сказал Семен. — Вы знали!

— Знал, не знал, — какая разница.

— Вы знали! — сказал Семен.

— Такова, батенька, наука. Все требует подтверждения.

Значит, не было никакого великого смысла, была только глупость, самообман, наивность. Она же сказала ему, что важно. Она сказала ему, что он должен делать. Он состарился ради пустоты. А она в красных маках уйдет с табором, распевая эту вольную песню, уйдет и забудет. А ему повесят на грудь какую-нибудь железку.