Таня Д Дэвис - Англо-русский роман

— Wow, вот это слух у тебя.

— Нормальный слух, плюс восемь лет музыкальной школы и занятия на фортепьяно по 2—3 часа каждый день. На самом деле мне это исполнение не нравится, слишком уж Гульд стремится соответствовать музыкальному стилю той эпохи. А главный секрет этой фантазии, как впрочем, и всей музыки Моцарта, в чём?

— И в чём же?

— В том, что она вне времени, и поэтому фантазию ре минор можно исполнять в более современной манере, не отрывисто, как на клавесине, а плавно, что успешно и делают многие пианисты, российский Андрей Гаврилов, например. Кстати, у тебя есть записи других исполнений этого произведения?

— У меня дома целая коллекция, включая несколько современных аранжировок с оркестром.

— Здорово, а сейчас можно заехать послушать? Ненадолго?

— Конечно.

Вот это да, подумал Дэвид, и никакого кофе не нужно. Спасибо, Моцарт!

Когда они подъехали, Таня с удивлением отметила, что это тот самый дом с большими окнами и высокими розовыми кустами, который она не раз проходила, гуляя по Илингу во время своих командировок в университет Темз Вэли. Опять совпадение.

— Какие чудесные розы, сказала Таня, и кто за ними ухаживает, твоя невеста?

— Нет, это дом моих родителей, Джейн живет в центре, рядом с Риджент парком. А поскольку родителей уже нет, я живу здесь один. Хороший дом, не хочется расставаться.

На самом деле большую часть времени Дэвид жил вместе с Джейн в её квартире рядом с Риджент парком, в котором на утренней пробежке и встретил в первый раз Таню. В родительский же дом в Илинге, который ни он, ни его сестры пока не собирались продавать, он наведывался, когда Джейн уезжала в свои многочисленные командировки на модные показы, или когда просто хотел побыть один и послушать любимую классику, но сейчас он не хотел вдаваться в лишние подробности.

Стены просторной гостиной на первом этаже занимали светлые встроенные полки, сплошь уставленные моделями парусных кораблей, штук пятьдесят не меньше.

— Ого, это ты занимаешься?

— Нет, это мой отец, он всю жизнь на флоте прослужил, а на пенсии моделированием парусников стал увлекаться.

Дэвид показал Тане на стойку с дисками:

— Выбирай, тут много разных версий.

— Нет, лучше сам поставь исполнение, которое больше всего тебе нравится, только не оркестровую версию. И погаси, пожалуйста, свет, в английских гостиных такие большие окна, которые вы почему-то никогда не зашториваете, что мне иногда кажется, будто с тёмной улицы за мной кто-то наблюдает.

Ну и дела, вот это поворот, и кто кого сейчас будет соблазнять? подумал Дэвид и поставил диск. На этот раз Таня не стала угадывать исполнителя, фантазия звучала именно так, как ей нравилось, главная трёхкратно повторяющаяся тема Adagio текла плавно и прозрачно, словно предсказывая кружевные ноктюрны Шопена.

— Вот как можно было написать такую музыку в 1785 году? За 14 лет до рождения Пушкина? Фактически предсказать Бетховена, Шопена. Слышишь?

— Пока нет, давай послушаем ещё раз, сказал Дэвид и поставил диск на повтор.

Таня молча стояла у окна, так получилось, что в суете московской жизни она последний раз слушала фантазию ре минор почти год назад, и теперь при этой неожиданной встрече с любимым моцартовским творением её душа вновь наполнялась знакомым ощущением «светлой печали», так гениально воплощённой в теме Adagio: что может быть, но никогда не случится, что могло бы случиться, но никогда не произойдёт. Возможно, именно это хотел сказать двадцатидевятилетний Моцарт своей вечной музыкой? А в следующей части уже другая тема: о том, что всё происходит так, как и должно произойти, и это надо просто принять.

Дэвид подошёл к стоящей к нему спиной Тане и обнял, уткнувшись подбородком в уложенные на затылке волосы, нежный аромат которых, приятно напоминавший цитрусовую свежесть, разительно отличался от тяжелых сладких запахов, которые предпочитала Джейн. Если Таня сейчас повернётся, то это всё. There will be no escape. Тане было так комфортно в руках английского пирата, с которым она опрометчиво отправилась в «предсвадебное путешествие», и с которым ещё вчера была намерена легко расстаться, что она поняла: всё, точка невозврата пройдена. Вот сейчас, в третий раз прозвучит её любимое «светлопечальное» адажио, и своей музыкой Моцарт вновь напомнит о том, что может быть, но никогда не случится, и что могло бы случиться, но никогда не произойдёт, и она просто не сможет не повернуться. Страшно? Да. Манит? Конечно. Как вода, как высота. Как прошлым летом в сочинском Скай-парке, когда она стояла перед прыжком банджи —джампинг. Всё, полетели!

Никогда прежде Дэвид не прослушивал свою любимую моцартовскую фантазию столько раз подряд. Поставленная на повтор пьеса звучала до тех пор, пока Таня не сказала:

— Мне кажется, Моцарт устал.

Вторник пролетел обидно быстро. Моцарт, прогулка по парку Илинг Грин, в небольшом пространстве которого удалось соблюсти главные каноны английской парковой культуры: to keep everything tidy, but natural. Высокие одиночные дубы, грабы и мощные лиственницы в окружении зелёных лужаек, искусственных прудиков и неярких цветочных клумб делали это творение рук человеческих похожим на просто ухоженный уголок естественной природы.

— Знаешь, в чем секрет притягательности этого парка? — спросила Таня.

— В чем?

— Он естественный, выглядит просто как ухоженный уголок настоящей природы: никаких экзотических растений, никаких ярких красок, ничего лишнего. Всё естественно и гармонично, как и должно быть в природе.

— Ты любишь, чтобы всё выглядело натурально? А какой лондонский парк тебе нравится больше всего?

— Если отвечать сразу, не раздумывая, то все. Потому что парки в Лондоне — это нечто совершенно особенное, такое убежище от мегаполиса внутри самого мегаполиса. Идешь-идёшь по шумной улице, всего один шаг в сторону, и раз, ты уже на зелёной лужайке в окружении цветов, птиц и деревьев. Невероятно! А ещё прудики с утками, карпами и золотыми рыбками, и на траве сидеть можно. Amazing, удивительно.

— Ну, от того, что можно ходить по траве качество парков не улучшается, за последние пять лет Гайд-парк так изменился, просто не узнать, особенно летом, когда после толп туристов трава вытоптана как на пастбище.

— Согласна, я тоже Гайд-парк как-то не очень люблю. Мне больше всего нравится парк Вест Хилл в Хайгейте. Там ещё галерея Кенвуд находится. И знаешь почему?

— Наверное, потому что рядом Хайгейтское кладбище, где так любимый русскими Карл Маркс похоронен.

— Ну надо же, про Карла Маркса знаешь. Не догадался, вовсе не из-за этого. Просто именно в парке Вест Хилл с высокого холма открывается великолепный вид на Лондон. Я вообще люблю смотреть на город с самой высокой точки, to get a bird’s view of the city. Когда куда-нибудь приезжаю, обязательно забираюсь повыше, либо на телебашню как в Торонто, либо на гору, как в Австрии, либо просто на какую-нибудь смотровую площадку.