Таня Д Дэвис - Полёт фантазии, фантазии в полёте

И если кто-то, кто там за всем сверху наблюдает, этот их страстный порыв заметил, то просто здорово посмеялся: «Пустое занятие, ребята, даже не пытайтесь». Useless, in vain. Человеческая память хорошо сохраняет визуальные образы, вкусы, звуки, запахи, но что касается осязания, тактильных ощущений, — это вопрос гораздо более сложный. Очень трудно, практически невозможно «запомнить», в смысле силой памяти вызвать в себе вновь ощущения физического контакта, тепла прикосновений. Можно подробно описать «как», но силой памяти вернуть сами ощущения нельзя: в отличие от так хорошо описанной «химии любви», «физика любви» этому не поддается, в лучшем случае все, что остается, — это лишь фантомные боли. А если кому такое удается, то это уже уровень другой реальности, которым профессионально занимаются люди в белых халатах.

Но Таня с Дэвидом, видимо, этого не знали или просто не хотели понимать, они отчаянно пытались запечатлеть друг друга в друг друге навсегда, forever, словно раз соединенные и никак не желающие расщепляться атомы. При этом Дэвид продолжал повторять: «Tanya, don’t, please don’t». Что он имел в виду: don’t cry, don’t leave, don’t forget? Кто знает.

От Илинга до аэропорта Хитроу рукой подать, домчали быстро, так что оставшееся до рейса время еще можно посидеть в кафе. Дэвид молча пил кофе и обреченно смотрел на улетающие и заходящие на посадку самолеты. Скоро один из них унесет его Таню в Москву. Аэропорт — такое странное место, as if you are nobody nowhere… Таня не могла без грусти смотреть на мрачное лицо Дэвида, она взлохматила его пшеничную шевелюру, стараясь успокоить:

— Эй, послушай, все не так плохо. Вот тебе мои два телефона, домашний и мобильный, позвони, скажи, когда все уладишь с визой и сможешь прилететь, я тебя в Москве встречу. Все будет хорошо, ты же сам сказал. Ты веришь?

— Верю, только мне… грустно. (На самом деле он хотел сказать «I feel pang in my heart», но как настоящий англичанин выразился более сдержанно, сказав «I feel sad»).

Таня понимала, что когда англичанин говорит «I feel sad», то ему реально плохо, и она попыталась объяснить Дэвиду, что в русской традиции печаль, в отличие от англичан, бывает светлой, и что, наверное, это как раз то чувство, которое и должен сейчас испытывать Дэвид. Разъяснение далось не просто.

— What do you exactly feel? Sadness or sorrow?

— I feel both, — обиженно сказал Дэвид.

— Okay, both. But you agree that there is some hope for happiness in future?

— I hope so.

— This what in Russian we call «светлая печаль», sorrow and sadness but with the hope in the end, which makes this feeling positive, do you understand?

— I don’t think sadness and sorrow can be positive. Even in combination with hope.

Как истинный филолог Таня решила прибегнуть к своему любимому средству — поэзии, чуть изменив английский перевод знаменитых строк Пушкина.

Сработало, Дэвид удивленно поднял глаза и спросил:

— И что это было?

— Не что, а кто. Пушкин, Александр Сергеевич Пушкин — знаменитый русский поэт в английском переводе. Чуть переделала, но суть сохранила.

— И что там про эту «светлую печаль» говорится? (Слова «светлую печаль» Дэвид попытался воспроизвести по-русски).

— Что «my heart is light, my sorrow is blessed, and still is filled with you».

— А я услышал, что «my despondency is not disturbed», что-то не очень позитивно звучит.

«Точно, — подумала Таня, — перевести поэзию невероятно сложно, практически невозможно, ну как передать это чудное пушкинское выражение „моя печаль светла“. Никак. Невозможно».

— А прочитай то же самое по-русски, — вдруг предложил Дэвид.

— Давай.

Никогда еще она вкладывала в знаменитые пушкинские строки столько личного чувства:

Реакция Дэвида была несколько неожиданной.

— На русском красивее звучит, — сказал он, — действительно как-то позитивно. Как это, еще раз повтори: «печаль моя светла»?

— Ура, ты быстро схватываешь, тебе легко будет выучить русский, — обрадовалась Таня.

Объявили посадку на аэрофлотовский рейс до Москвы. Дальше паспортного контроля уже нельзя, боже, как все быстро. Последний раз обнять, поцеловать, вдохнуть ставший родным нежный цитрусовый аромат волос, и… чуть не забыл! Дэвид вложил в Танину ладонь голубую коробочку «H. Samuel» с тем самым кольцом с двумя дельфинами, которое ей так понравилось в Илинге и которое он втайне от нее купил.

— Вот, держи, — он чуть не сказал «на память» (to remember me), но вовремя спохватился, ведь они должны скоро встретиться. — На удачу, пусть это будет твой lucky omen. Только сейчас не смотри, открой в самолете.

— Пока, Дэвид, до скорой встречи в Москве. Я буду тебя очень ждать.

По мере взлета аккуратные английские домики становились похожими на игрушечные, где-то внизу остался дом ее сероглазого пирата с пшеничными волосами и волшебная «Фантазия ре минор». Таня открыла подаренную Дэвидом коробочку, в которой лежало понравившееся ей кольцо с золотыми дельфинами. Кольцо идеально село на безымянный палец. «Еще один знак, что все будет хорошо», — с надеждой подумала Таня и тут же вспомнила о «маленькой хитрости», к которой прибегла, диктуя Дэвиду номера телефонов.

Дело в том, что она намеренно изменила две последние цифры, создав тем самым небольшое препятствие, которое, по ее мнению, для действительно любящего человека вовсе и не препятствие, а так — небольшая уловка, проверка на прочность чувств и серьезность намерений. Таня рассуждала так: если Дэвид ее действительно любит и хочет быть с ней forever, то, конечно же, он легко найдет выход — свяжется с Джуди, которая знает все Танины контакты и даст ему верные номера. Если нет, то неверные цифры сами избавят Дэвида от болезненных объяснений по телефону в случае, если он передумает. Пусть все будет, как будет, ведь все происходит так, как и должно произойти, и это надо просто принять, как замечательно выразил в своей волшебной фантазии гениальный Моцарт.

Дэвид поднялся в кафе и стал смотреть на улетающие самолеты, пытаясь вычислить, какой из них уносит его Таню в Москву. Время как будто остановилось, ему показалось, что прошло всего полчаса, но оказалось — целых два. Теперь ему даже не нужно было уезжать из Хитроу, потому что совсем скоро приземлится рейс, которым Джейн прилетала из Парижа. Он ей, конечно, все расскажет, только не сейчас, а позже, после того, как получит российскую визу и договорится с Таней о встрече в Москве.