Вильям Козлов - Дети ада

Видевшая все это жена Осьмеркина с воплем бросилась к навзничь опрокинувшемуся мужу, ее не успели удержать, но лишь коснулась до его рубашки, как ее с силой отшвырнуло в сторону. Люди оттащили рыдающую обезумевшую женщину на безопасное расстояние...

Дотошно выясняющая все обстоятельства этой трагедии комиссия и милиция никого не смогла признать виновными в случившемся.

...Похоронная процессия остановилась у поселкового. Кого-то ждали. Молчаливая толпа стояла вокруг грузовика с некрашеным сосновым гробом, слышались рыдания близких. На крыше двухэтажного деревянного дома с флагом сидела ворона. От жары она растопырила серые крылья и раскрыла клюв. Над водонапорной башней с круглой железной маковкой кружились стремительные стрижи. Там, высоко в синем небе, наверное, прохладнее. Усевшись вместе с трубами у забора, музыканты закурили. К ним вихляющей походкой подошла рыжая собака и просительно уставилась на совсем молоденького паренька, сидевшего на камне, у ног его красный барабан, медные литавры пускают в глаза ярких красноватых зайчиков.

Обтянутой кожей палкой паренек грохнул по барабану, привычно ударил в литавры, ошалевшая от ужаса рыжая собака с перепугу сунулась головой в раструб трубы и застряла там. Из трубы послышался противный скрежет когтей, тонкий писк.

Парнишка громко хохотал, выгоревший каштановый вихор на его макушке трясся, остальные музыканты, не обращая на него внимания, дымили, лениво перебрасываясь словами. Толпа, не ропща, терпеливо чего- то ждала у поселкового.

Над желтым, с ввалившимися закрытыми глазами, беззубым, лицом покойника с жужжанием кружились синие мухи, иногда они садились на будто костяной, лоб, острый нос. Девятилетняя девочка с серьезным лицом, сидящая на тесовой скамейке у изголовья, сосредоточенно сгоняла назойливых мух с лица покойника тоненькой рукой, стараясь не касаться пальчиками отрешенного потустороннего лика.

Она пережила всех своих близких: мужа, сына, дочь. В ее доме жила невестка покойного сына и только что вернувшийся из армии внук. Бабе Маше отвели маленькую каморку с одним узким окном. Сгорбленная, с темным, худощавым, в волосатых бородавках, лицом, широко расставленными, искривившимися ногами, она ходила, выбрасывая вперед палку и опираясь на нее. Пройдет немного, постоит, вертя по сорочьи седой головой, всегда укутанной в черный платок домиком, и дальше побредет. Голос у нее был напевный, с плачущими нотками, а глаза живые, осмысленные и с хитринкой.

Увидев кого-либо на дороге, она останавливалась у забора, опираясь узловатыми, испещренными коричневыми пятнами, руками на суковатую палку и заводила долгие разговоры. Не всем было время слушать бабу Машу: иные, не задерживаясь, проходили мимо, что отнюдь не смущало ее, она продолжала говорить в никуда.

— Родимый мой, что на свете-то деется! — заводила она свою пластинку. — Свояк свояка убил железякой по голове, а дед Кирей до того опился, что не заметил, как левый глаз у него вспучился и лопнул... Теперя кривой, бедолага, ходит... А все, родные, потому, что бога хулят. А это великий грех! Не верь, не молись, коли нехрись, теперя мало истинно верующих, но пошто бога ругаешь? Твой дядька-то, бывало, матерился и в бога и в мать... А теперича параличом разбитый лежит пластом, а бог смерти не дает! И Лешка — деверь мой, параличом разбитый — бог смерти не дает. Давеча женка евоная Нюшка приезжала, так рассказывала, что бедолага раком по полу ползает и слова вымолвить не может...

Никто не слушает бабу Машу, а она говорит и говорит, потрясая свободной тонкой рукой. Умолкнув, ковыляет дальше, выставляя, как шпагу, перед собой палку по тропинке к своему неказистому дому, где никому до нее нет дела. Ее обгоняет плечистый черноволосый внук с буханкой хлеба под мышкой, баба Маша что-то говорит ему, сорочиной головой часто кивает, улыбается беззубым ртом, а он проходит мимо и не смотрит в ее сторону.

Тут навстречу по-мужски шагает хмурая, высокая невестка с грубым, вечно недовольным, лицом. Глаза у нее невыразительные, пустоватые. И к ней баба Маша тянется, голову с надвинутым домиком платком поворачивает, что-то быстро и ласково говорит, но ширококостная невестка молча проходит мимо, глядя прямо перед собой, будто бабка — это пустое место, а та поворачивается вслед, не переставая говорить и жестикулировать рукой.

Ковыляет себе баба Маша к своему дому, из-под крыльца выбирается пестрый щенок, сладко потягивается, зевает, показывает длинный красный язык. Старуха с трудом наклоняется, хочет погладить собаку костлявой рукой, но та, увидев стайку воробьев, облепивших почерневшую алюминиевую миску, с рычанием бросается мимо бабки к ним.

Опираясь на толстую палку, баба Маша, кряхтя, разгибает неподатливую спину, бредет дальше. Живая еще, а вроде бы в окружающем мире ее нет. Какая-то невидимая глухая стена отгораживает бабу Машу от всех. Все видно, но ничего не слышно. Будто баба Маша живет в одном мире, а все остальные — в другом, недоступном ей. И ее слова, обращенные к людям, отлетают от этой невидимой стены, как горох...

И горькие старческие слезы застилают полинявшие глаза задумчиво стоящей на прогнившем крыльце старухи, а сухие губы ее продолжают шевелиться...

Дядя Гриша много лет работал шофером на лесовозе. Перед самой пенсией попросился в бригаду на делянку, там заработок больше. Выйдя в положенный срок на пенсию, деятельно занялся благоустройством личного приусадебного участка: перекопал огород, посадил клубнику, перед фасадом разбил клумбы для цветов. А когда все поспело, на мотоцикле отвозил корзинки на базар в Вышний Волочек.

Когда дядя Гриша не спеша идет по поселку куда-нибудь, на него одного удовольствие смотреть: невысокий, с округлым брюшком, широкое лицо открытое, небольшие серые глаза весело смотрят по сторонам. Он на ходу переваливается, как утка и так же тянет из плеч вверх крепкую короткую шею с маленькой лысой головой, прикрытой зеленой военной фуражкой.

Под ноги дядя Гриша не смотрит, его взгляд всегда устремлен вперед и немного вверх, круглый подбородок приподнят на толстых губах довольная улыбка. Иногда он спотыкается, бывает и падает, но как колобок, точнее, Ванька-встанька, быстро встает на короткие кривоватые ноги. У него тяжелый бабий зад и потому случайное падение не причиняет особенных неприятностей. Идет по тропинке всегда не спеша, медленно поворачивает вытянутую голову то в одну сторону, то в другую, степенно здоровается со встречными, произнося: «Доброго здоровья вам!» И дотрагивается короткопалой рукой до лакированного козырька своей фуражки с околышем.

Когда дядя Гриша идет по главной улице, обозревая окрестности, вид у него такой, будто все вокруг принадлежит ему. Хозяином поселка чувствует себя пенсионер! Даже странно, что его не выбрали председателем сельсовета. Характер у него ровный, спокойный. Выпить он не дурак, но знает свою меру. Никто еще в поселке дядю Гришу не видел пьяным в стельку.