Вильям Козлов - Дети ада

— А ведь он на фронте спас мне жизнь, — глухо уронил ревизор.

— Конечно, многое зависит и от породы дерева: одно здоровое, ядреное — стукни по нему топором — запоет, как колокол, а другое — на вид-то ничем не отличается, а древесина рыхлая, с гнильцой...

— Когда же эта гнильца завелась в моем друге? — вырвалось у ревизора. — Источила его изнутри...

— У дерева врагов не счесть: жучок-древоточец, долгоносик, этот же жук усач — древоносец...

Изобретатель снова сел на своего любимого конька и стал обстоятельно распространяться о свойствах различных пород древесины. Старик-ревизор отвернулся к окну и, хмуря морщинистый лоб, невидяще смотрел на мелькающие кусты, убранные желтые поля, теряющие на ветру листву деревья.

Зеленоватое, с синевой, море величаво накатывает ласковые волны на песчаный пляж. Когда вода откатывается назад, разноцветная галька бормочет, поскрипывает, звенит. Вдалеке медленно приближается к причалу большой белый пароход. На палубе не видно ни души, лишь чайки вьются над широкой трубой с серпом и молотом.

На низкой деревянной скамье сидят двое отпускников и неторопливо беседуют. Оба колхозники, один из- под Ленинграда, другой псковский. Лица по-южному загорелые, в мозолистых рабочих руках как-то непривычно смотрятся пляжные сумки с крымскими орлами на камне. Как и всегда, когда отпуск кончается, отдыхающие начинают толковать о доме, родной стороне, о своих трудовых делах.

— Наш колхоз считался самым отстающим в области, — рассказывал плечистый светловолосый мужчина лет сорока в желтой тенниске, псковский. — Постепенно все деревенские перебрались в город: одни на заводы-фабрики, другие дворниками, только бы не в колхозе. Остались старики да старухи... Помнишь, направляли в колхозы партийных и советских работников? Ну и к нам пришел бывший директор типографии Иван Семенович Васин. Мы, конечно, полагали, в сельском хозяйстве он ни уха, ни рыла, а поди ты! Не прошло и двух лет, как все изменилось: колхоз ожил, зашевелился. Мы неподалеку от города, так он надумал овощами-фруктами в первую очередь город снабжать. Завели парники, птицеферму, в пруды запустили зеркального карпа... Не считался Иван Семенович со временем, сам ездил по стране, набирался опыта в других республиках — доставал нужные удобрения, гидропонные шарики, и бригадиров с собой возил. Не прошло и пяти лет, как колхоз загремел на всю область. И повалил народ к нам из города. Председатель настроил для специалистов хорошие дома с приусадебными участками, для молодежи отгрохал двухэтажный Дворец культуры. В общем, зажили мы по- человечески. Васину присвоили Героя Социалистического Труда, депутат, член обкома... Нашу деревню теперь не узнать: аграрный город! Уже не миллионеры мы, а бери выше: миллиардеры! Были старики и старухи, а сейчас от молодежи отбою нет. Кончают среднюю школу и все остаются в колхозе, после институтов просят направление к нам. А своих, колхозных ребят посылаем на учебу и обеспечиваем стипендией, какая и не снилась обыкновенным студентам. В общем, живем хорошо, зажиточно. Почти у каждого второго своя машина, про мотоциклы я уж не говорю...

Второй отпускник долго молчит, курит и смотрит на приближающийся пароход. Уже слышны крики чаек. Они пикируют за корму и выхватывают рыбешку, когда пароход идет к пристани, чайки всегда его сопровождают.

— На одной земле живем, а вон по-разному, — вздыхает второй. Он невысокого роста, темноволосый с густыми усами. На нем клетчатая ковбойка с закатанными рукавами. — Наш колхоз «Путь Октября» далеко от Ленинграда, в глубинке, места у нас красивые: сосновый бор, озера. Под Лугой много красивых мест. От большака до деревни — дорога черт ногу сломит. Сколько раз начинали ремонтировать, да так и не довели дело до конца. К нам даже автобусы не ходят. Пытались добраться до нас, но после нескольких рейсов вышли из строя. В распутицу живем как на необитаемом острове — никому до нас не добраться. Даже начальству. Семь председателей сменилось за десять лет. Последний за махинации с поросятами пять лет получил. Сейчас новый приехал из районного центра. Ему скоро на пенсию, так он поскорее стал себе первым делом хоромы строить, видно, задумал у нас до смерти обосноваться. Места, я говорил, красивые, озеро рядом, правда, туристы да промысловики всю рыбешку повывели... Выхлопотал наш председатель в «сельхозтехнике» лесопилку, только оборудовали, торжественно пустили, а на другой день четыре дефицитных пилы растянули... Перед моим отъездом бригадира судили: он в заброшенный колодец выгрузил две машины удобрений! А тут еще начальник ГЭС учудил весной во время нереста рыбы: взял, да плотину перекрыл: захотелось голыми руками черпать из реки лещей да щук! Дело было в разлив, ну, плотину подмыло и прорвало... До сих пор — письмо получил от жены — гидростанцию все ремонтируют... Нет у людей никакого интересу в таком колхозе работать. Все больше копаются на своих огородах. В колхозе-то кукуруза от корня поднялась на пять сантиметров, а мальчишки на улице ядреные початки грызут со своего огорода. Тут еще на свиней напала чума. Пятьдесят голов закопали на пустыре... У колхозников же свои свиньи целехоньки. Бегут люди из деревни, если бы не «Калинка-малинка», и урожай некому было бы убирать...

— «Калинка-малинка»? — удивленно смотрит на товарища светловолосый.

— Так у нас называют городских, что на машинах с песнями приезжают каждую весну и осень, ну этих, шефов, что ли? А какие из них работники? Выкопают картошку, а после них половина в земле остается. В прошлом году лен не поспела «Калинка-малинка» убрать — дожди начались, к нам не проедешь — так весь и сгнил на корню.

— Ну и дела... — качает головой светловолосый пскович.

— Послушай, друг! — поворачивается к нему лужанин. — Дай-ка мне свой адресок? Чем черт не шутит, может, уговорю жинку, да переберемся в ваш колхоз! Жинка моя — доярка, а я — полевод. Работы не боимся, честное слово, не пожалеете!

Отец Ворсонофий — митрофорный протоиерей из Новогородщины. Из себя представительный, высокий, осанистый, с седой бородой до пояса, сзади жидкая косичка, а на голове ни одного волоса. Лысина всегда розово сияет, да и сам отец Ворсонофий доволен жизнью, на его благостном округлом лице всегда улыбка. Он закончил две академии: медицинскую еще до отечественной войны и лет десять назад — духовную. Любит поговорить на мирские темы.

— Мало-мало, сын мой, священнослужителям мирских радостей выпадает, — жаловался он. — Почти круглый год опекаешь верующих: крестины, отпевания, отпущение грехов... Раз в год приедешь в епархию, ну и согрешишь, не без того, сын мой... Есть у меня в областном городе хорошая женщина — кастеляншей работает в гостинице. Всегда встретит приветливо, отдельный номерок приготовит, ванная горячая, простынка махровая...