Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

Обидеться на Рылова всерьёз, даже когда тот нёс сущую ересь, было невозможно. Вот и на Жданова обидеться у Канцева не получилось. Пусть так называемый профессор рекламирует сомнительные глазные капли и лекарства от всех болезней дальше — бог ему судья.

А из Зазнобина и Ефимова у Канцева получился собирательный образ, оказавшийся схожим с памятным Фёдору по работе после университета и наверняка теперь профессором Ефимом Моисеевичем Стецким.

Хотя Канцев был осторожен с евреями, Фиму он считал исключением. Во-первых, Моисеевич был из умных русских евреев, вроде бы не таящих камень за пазухой. Во-вторых, Фиму всегда уважал простодушный Сашка Рылов. В-третьих, на глазах Канцева прошла история, которая могла вогнать в ступор любого, но из которой Стецкий вышел достойно и без показных обид.

Историю на ровном месте раскрутили некоторые институтские скептики. Им показалось, что Фима слишком скор, по какой причине его кандидатскую диссертацию завернули под гильотину чёрного эксперта. Фима не стал рвать на себе волосы. Он переписал работу заново и так убедительно, что снял все вопросы.

Наконец, по уровню знаний и эрудиции Фима Моисеевич должен был стать не названным, а настоящим профессором, у каких учился Канцев.

Такими же настоящими Канцеву виделись и Зазнобин, и Ефимов.

Цепкий взгляд, осторожность, умение владеть вниманием аудитории, готовность раскрыться перед тем, кто вникает, чувствующаяся глубина знаний, некоторое занудство от работы преподавателем и обескураживающая добросердечность.

Внешние черты сложного образа сложились почти поровну: если к пасмурной нижней части лица Зазнобина добавить верхнюю часть лица Ефимова с его улыбкой, освежить полученное чёрными глазами с подсмеивающимися огонёчками и прибавить толику иронии в морщинки у глаз и рта и мягкой одутлости в щёки, — выйдет вылитый Стецкий.

Но Стецкий — это не Сашка Рылов. Профессор Стецкий мог Канцева многому научить. А мог и обмануть, если бы захотел.

Вот почему разозлённый Канцев первым делом взъелся проверять ценность знания, почерпнутого им через вестников новой концепции.

Всё в полученной информации теперь раздражало Фёдора Викторовича. Ему казалось, что анонимный Внутренний предиктор, которого представляли Зазнобин и Ефимов, нарочно подсказал сдвинуть порог критического восприятия информации, чтобы Фёдор ошибся.

Разработанная концепция оперировала весьма общими понятиями и позволяла конструировать логически непротиворечивые цели и схемы управления обществом, которые можно было усмотреть и в ткани талантливых текстов. К примеру, так нравящийся раньше Канцеву концептуальный анализ сочинений Пушкина и ряда других известных произведений выявлял второй смысловой ряд, которого могло и не быть.

Вот мёртвая вода — информация — соединила порубленного на куски Руслана. Живая вода открыла очи богатыря. Он схватил коварного надиудейского предиктора, пленившего милый люд, за ростовщическую бороду и отрубил её мечом совершенного знания. Не отпуская много знающего и не опасного больше карлика, Руслан освободил Людмилу, чтобы вместе исполнить предназначенное — построить на Земле царство Божие, подобное небесному Иерусалиму…

Внутренний предиктор призывал к борьбе с библейской концепцией управления общества, нацеленной на порабощение человечества путём вложенного в Ветхий завет руководства для посвящённых и системы умолчаний, облегчающей удержание рабов в неведении об их фактическом положении. Основания этого вывода: двуликий бог Библии — бог смерти и любви, указание на ростовщичество как инструмент подчинения племён и народов в книге перепиленного пилой пророка — и Коран, обличающий ростовщичество как смертный грех; противоречивость базовых понятий, вроде дарованной человеку свободы воли — и требования подчиняться земным властителям; создание человека по образу и подобию или только по образу; обретение царства Божия только после смерти — и призыв к исламу на земле в Коране и не признаваемых христианской церковью апокрифах.

Кому верить? Как правильно выставить критический порог восприятия одной и той же противоречивой информации, чтобы не ошибиться?

Сдвинув порог влево, следуя Библии, можно не различить тайный заговор, — если он, конечно, присутствует, — допустив ошибку второго рода. А сдвинув вправо, следуя Корану и апокрифам, можно увидеть тайный заговор, даже если его нет, допустив ошибку первого рода. То есть возможны оба события, и ошибиться с правильным ответом ничего не стоит — всё зависит от грамотно выставленного порога.

Но если раньше для Канцева было важнее различить, чем пропустить, то теперь он считал более важным не найти случайно того, чего фактически нет.

Казалось бы, какая разница? Ситуация симметричная. Посчитай так, как хочется, и успокойся. Но внутреннего спокойствия как не бывало. Ничто Канцеву больше не нравилось. Во всём он сомневался. И чем больше сомневался, тем больше бунтовала и озлоблялась его душа.

Он продолжал вникать в плодящиеся книги и ежемесячные аналитические записки коллективного автора концепции, слушать, куда ездили и до кого доносили эту информацию его медийные представители, и не находил во всём этом ничего нового. Казалось, они повторяются, разжёвывают одно и то же для самых бестолковых и охраняют круг своих понятий, разложенных на составляющие трудно перевариваемым языком, — как любые честные преподаватели повторяют, разжёвывают и охраняют любой читаемый ими курс, только более энергично, вкладывая всю душу.

Зачем они это делали? Во имя кого трудились? Какой огонь испепелял их сердца?

Хотят привлечь на свою сторону больше сторонников? — Конечно, раз пытаются сосчитать своих читателей и пользователей.

Хотят обучить отстающих? — Да, раз жалуются, что глубоко разбирающихся и понимающих мало.

Но это так похоже на обычные сектантские устремления. А обучение — на многократно повторяемые мантры. И всё труднее становится дочитывать и дослушивать их до конца.

Фёдор Викторович уже не мог ни дочитать, ни дослушать. Его сознание отключалось, и он засыпал вечерами и над текстом, и перед благообразными ликами, вещающими одно и то же.

А перед тёмным провалом, в сумрачной полудрёме, успевал ещё поругаться, сбиваясь с мысли и не успевая её развить до конца.

То он злобно ворчал на все заговаривающие его, пусть не холёные, но гладкие лица, у которых всё хорошо, и есть время подумать и поучить жизни других, у кого всё плохо.

То ему не нравился один тщательно подбирающий слова Зазнобин: всё летает старик по миру, загордился, похоже, посчитал себя умнее всех, смотрит с экрана сверху вниз, не отличаясь от тех, кого критикует. Похвалился своей хорошей физической формой. Плавает, понимаешь, с острова на остров, считая пары грибков сотнями, — молодец, моряк.