Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

Уходя с кладбища, они успели посмотреть на чёрный мраморный памятник, общий для отца и матери Марьи Ильиничны, который она заказала летом, и который поставили без неё, как обещали, — и поклониться могилке тётки, у которой был пока только крест. Потом недолго посидели на поминках и, потихоньку попрощавшись с Пашей, пошли бродить по посёлку памятными для Марьи Ильиничны местами.

Мама показала дочери школу, в которой училась, улицу, по которой бегала с Пашей и Петей, двор, в котором жила. Что-то вокруг изменилось, многое осталось прежним, только казалось меньше, ближе и короче, чем помнилось её детскими масштабами.

Дочь вспомнила, как гуляла с бабушкой или родителями по посёлку — или с одним, или с другим, редко, когда с обоими. Особенно они с мамой растрогались близ выезда из посёлка, у забора, огораживающего территорию с двухэтажным кирпичным зданием с высокими окнами. Теперь тут был детский дом, а прежде — ясли и детский садик, куда водили Марью Ильиничну. За забором были аккуратные дорожки, круглая клумба с цветами, старые выкрашенные беседочки и новые песочницы с грибками, а у входа на территорию — большая, в рост, раскрашенная яркими когда-то жёлтой, красной и синей красками скульптура хитрой сказочной лисы, несущей под мышкой петушка с раскрытыми крыльями.

В своё время маленькие Маша и Марина одинаково любили лазить по лисе и петушку. В Маринино время он ещё был как новый. Теперь у лисы недоставало половины носа, а у петушка — части крыла. А краски поблекли и потерялись в серости — что слабые жёлтые разводы на лисе, что красная бородка и задорный гребешок петушка.

Вдоволь погладить и пожалеть лису у Марины не получилось; мама потянула на выход, испугавшись недобрых взглядов нарядных людей, собравшихся у входа в здание, украшенное разноцветными лентами и воздушными шариками. Группа молодых мужчин и женщин стояла рядом с открытыми входными дверями и блестящим белым микроавтобусом, на котором, судя по всему, они приехали. Похоже, детский дом встречал благотворителей, которые не хотели, чтобы благородному делу мешали забравшиеся на территорию чужаки.

Через дорогу от детского дома стояло приземистое здание котельной. За котельной улица делала поворот и выходила на объездную дорогу, за которой начинались поля с длинным уклоном вниз.

С этой дороги открывался вид на ближний к посёлку смешанный лес с бьющим там из-под корней толстенной берёзы родником и на раскинувшиеся по далёким холмам заречные леса, расстояние до которых меняло их зелёную цветовую гамму на тёмно-синюю. Лиса с петушком тоже смотрели в лесную сторону, хотя лет тридцать уже не видели сказочных далёких лесов из-за пристроенных к детскому забору деревянных домов и сараев.

Эта околица, с которой открытая взору ширь русской земли волновала душу не менее трепетно, чем с кладбищенского холма, была конечной целью сегодняшнего путешествия Марьи Ильиничны в своё и дочкино детство.

— Помнишь, как я сажала тебя верхом на лису, а ты просила меня рассказывать про петушка? — спросила у своей девочки Марья Ильинична, когда они вдоволь с ней насмотрелись на бескрайние просторы.

— А потом мы доходили до этой околицы, ты показывала на далёкие леса и говорила, что это туда хитрая лиса несла глупого доверчивого петушка, — с готовностью подхватила Марина:

— Знаешь, папа мне пересказывал ту же сказку чуть иначе, — продолжала Марина. — Представляешь, я помню! Он говорил вот так:

— И ещё папа меня пугал в тот момент, когда в сказке лиса хватала петушка. Надувался, крутил глазами и говорил: «Цап-ца-рап»! А ты «цап-ца-рап» не говорила, — улыбнулась Марина.

— Почему он нас невзлюбил? — спросила вдруг она. — Неужели мы были для него настолько плохи? Почему нас нельзя было принять такими, какие мы есть?

Марья Ильинична обняла дочь. Сзади их обнял зять и муж. Любовь, всегда готовая отозваться на трепетные душевные порывы, укрыла эту троицу своим крылом, надеясь когда-нибудь уберечь от разлук медленно разумеющие человечьи души.

Мы, таинственно изображающие Херувимов и воспевающие Животворящей Троице Трисвятую песнь, да оставим ныне всякую житейскую заботу.

Ч тобы нам принять Царя всех, невидимо сопровождаемого, словно телохранителями, воинствами Ангелов. Аллилуйа, аллилуйа, аллилуйа.