Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

Усталости после дороги не было, сидеть в четырёх стенах весь вечер не было резона, и Канцева повела детей к Паше, Маринкиной крёстной, дальней своей родственнице и однокласснице. В детстве они почти не разлучались и в школе, и на улице, и между девчонками установилась невидимая доверительная связь, которая напомнила о себе прошедшим летом, когда Паша помогала Марье Ильиничне с похоронами тётки.

К Паше гости шли за здравием, а застали у неё горе и суету. Вот-вот должны были привезти в посёлок Петю, двоюродного Пашиного брата, ровесника и уличного товарища девчонок по детским догонялкам, самого доброго мальчишку в компании. С тех пор, как Петька поступил в военное училище, Марья Ильинична ни разу его не видела, но каждый раз ей кто-то в посёлке о нём рассказывал. Последней, летом, впечатлилась Паша, принимавшая редко приезжавшего в гости Петра у себя. Всё в его семье было хорошо, дети устроены, все живы-здоровы. Всю жизнь он прожил с единственной женой, что для Паши казалось чудом. Ведь оставшиеся жить в посёлке одноклассники переженились по несколько раз и друг на друге, словно менялись спутниками по кругу. Марья Ильинична запуталась в Пашиных объяснениях, кто с кем развёлся и на ком женился, кто у кого бывший, а кто настоящий, и какие от кого дети. Сама Паша тоже всю жизнь активно искала своё счастье: три раза официально замужем, дети от разных мужей, — и не нашла, позавидовала Петиной жене. Вот почему теперь глаза у Паши коровьи, виноватые, и плечи поникли, как будто сама без мужа осталась. Почему Марья Ильинична так подумала про подругу, потому что её сердце ёкнуло летом подобным образом. Тоже тогда размечталась под лёгкое домашнее винцо и Пашин рассказ, как могла бы сложиться её жизнь с Фёдором.

Петя говорил, что собирался вернуться в посёлок. Вся Петина родня тут жила. Там, где он осел, в далёком городе, бывшем последнем местом его службы, ни у него, ни у жены родных не было, да и дети от них поразъехались. Оставалось ему оформить вторую, гражданскую, пенсию в конце года и можно было собираться домой, продавать нажитую недвижимость. Не успел. В гробу возвращается…

Петю должны были привезти к старенькой, плохо видящей и слышащей матери. Её берегли до последнего, сказали только накануне. И не ожидали оказавшейся в старушке крепости. Она почти не плакала. Как будто сама уже догадалась. Когда сказали, переоделась в чистое. Прибралась дома с Пашиной помощью. Комнату сыну приготовила. Составила табуретки под гроб. Попросила привезти к ней монашек и купить свечек. Ночью будут читать.

Похороны назначили назавтра. Паша была в подходившей ей роли распорядительницы. Посылала многочисленных родственников кого куда. Марья Ильинична с Мариной тоже включились в эту круговерть. Пробежались по магазинам в поисках полотенец. Потом еду помогали готовить. И даже зятя приобщили к общим заботам, помогать с могилой мужикам, которые, померив размеры гроба, поздним уже вечером пришли к Паше. Размеры оказались больше тех, под которые копали могилу. Мужики решили срочно подкапывать, не дожидаясь утра, как их не отговаривали. Нашли свет, взяли лопаты и помчались в ночь на кладбище.

В общем, ушли приезжие от Паши поздно, уставшие, получив команду собираться завтра к восьми часам у Петиной мамы…

Семичасовые поселковые новости Марья Ильинична слушала вместе с проснувшимися и подтянувшимися на кашу Мариной и зятем. Песню про берёзовый край, которую она ждала перед новостями, потому что хотела вспомнить слова, по радио не передали. Скучно и наскоро изложили поселковые события, среди которых интересных не было, и переключились на рекламу лекарств.

Затемно, без пяти минут восемь, они вошли в белую хату Петиной мамы. Строгая Паша, в чёрном платье, подвязанная чёрным платком, уже хлопотала на кухне, варила лапшу с курицей. Марью Ильиничну она попросила разложить по пакетам полотенца, предназначенные близким родственникам покойника, и его большие фотографии в рамках.

Из комнаты, где покойного отчитывали монашки, придерживаясь рукой за стенки и аккуратно перешагивая пороги, подошла хозяйка — посмотреть, кто пришёл. Старушка была не маленькая, ростом с Марью Ильиничну, голову держала прямо, вглядываясь мало что видящими бесхитростными глазами. Выражение лица её было умиротворённо, спокойно и уверенно, как у знающего свою цену человека, совершенно готового и приготовившего всё необходимое для предстоящего тяжёлого дела. Канцева взяла руками её крупные, с вздутыми жилами руки, хотела обнять, но не посмела. Паша ей говорила, что Петина мама раньше была очень властной. Она и в старости никого не слушала: не хотела переходить ни к кому из двух живших в посёлке сыновей, оставалась в своей хате и управлялась одна. И никто, кого спрашивала Марья Ильинична, не мог назвать её отчества, знали только имя.

— Монашек надо покормить, — сказала баба Ульяна Паше.

— Сейчас, тётя. Лапша доваривается. Сейчас позову. Пусть пока салат кушают. Салат готов.

Монашки отчитывали в зале, кажущимся большим от отсутствующей мебели — одна кровать с железной спинкой, комод, да стол, покрытый зелёной скатертью с кистями. Три бабушки в тёплых разноцветных кофтах и чёрных платках сидели за столом и дружно, в два и три голоса читали двухцветный «Псалтырь». Горящие свечи курили дымок, пропитавший за ночь комнату и выползавший в соседние. К запаху расплавленного воска добавлялся слащавый запах благовоний, шедший от закопчённого блюдечка.

В следующей за залом маленькой комнате стоял гроб, головой к окну. Тут же прислонили к стене крышку с большим жёлтым крестом и прибитой к ней офицерской фуражкой.

На подоконнике, перед фотографией покойного чадила свеча. К стенам жались пустые табуретки. На двух первых сидела, держа Петю за руку и причитая, старшая его двоюродная сестра, рядом с ней — Петина супруга Катя.

— И что же ты, Петя, наделал, — почти напевала навзрыд сестра. — На кого ты оставил Катю? Что ей без тебя делать одной?

В гробу лежал крупный мужчина в синем кителе. Недвижное белое лицо с носом «картошкой» и широкими усами равнодушно смотрело закрытыми глазами вверх. С него недавно сняли восковую маску, устроенную в далёком морге, чтобы защитить до времени приятность мягкой кожи. Теперь освобождённая обескровленная кожа начинала дубеть, меняя линию губ, поднимая вверх их уголки и всё отчётливее складывая то ли виноватую, то ли ироничную улыбку.

После девяти часов начал прибывать народ. Женщины присаживались у гроба. Мужчины, постояв в сладковатой атмосфере, выходили на улицу. Катя, как заведённая, пересказывала вновь прибывшим, как Петю хватил удар, как исчезала надежда, что он поднимется, как её ломало и крутило дома, до обморочного состояния, когда он умирал в больнице, и как она боялась туда позвонить, зная, что ей ответят. Рассказ Катин сопровождало тягучее отчитывание в три голоса, дружное и сильное после еды и в виду скопления людей.