Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

Брусничник и лесок справа заканчивались перед развилкой дороги.

Марья Ильинична повернула направо, в сторону болота, под не опускающийся шлагбаум. Шлагбаум тут остался от предпринимателей, пытавшихся организовать правильную рыбную ловлю на озёрах. Дело это оказалось неприбыльным. Сколько-то ребята с ним помучились и бросили.

На дороге пошли ямы, сухие в этом годы, и скоро она подвела к съезду направо и вниз, откуда начинался заход в болото, и повороту направо, к ближнему большому озеру, с очищенной от леса площадкой, уставленной по выходным машинами. Прямо можно было идти дальше и дойти далеко, до действующей узкоколейки; с этого места дорога переходила в трудно преодолеваемую колею, по которой иногда только пробирались машины с высокой посадкой и полным приводом.

Женщина повернула направо, сошла вниз и оказалась на широкой тропе, ведущей в болото по плотной торфяной земле. Съезд сюда с дороги был обманным для машин — если только развернуться, хотя на одном колесе, на велосипеде или мотоцикле, вполне можно было ехать дальше.

Слева и справа от тропы начинались широкие серо-жёлтые болотистые поля, на которых уже можно было собирать клюкву. Иногда по ним ползали, выщипывая ягоду, отдельные сборщики, боящиеся отойти от дороги. Вот и сегодня две нагнувшиеся женщины покачивались справа, в самом центре одного из полей, ближе к видневшемуся за камышами озерцу.

Марья Ильинична уверенно шагала дальше, мимо скромных кострищ, переходя разбитые многими ногами в тягучую грязь низкие места по убитым дождями и морозами фанерным щитам и скользким брёвнышкам, поглядывая по сторонам на знакомые хилые деревца, краснеющие кустарники, щебечущих птичек-невеличек и на подступившие к тропе озёра, красующиеся тяжёлым и почти чёрным зеркалом спокойных вод, затянутых у берега робким ледком. День снова получался на загляденье тихим.

Хорошей твёрдой тропой было идти десять минут до поворота и десять минут после него. Ходьба была лёгкой, в радость, тянувшей поговорить. У Шуры обычно рот не закрывался на этом пути.

Сборщицы у дороги остались сзади, впереди и по сторонам никого не было ни видно, ни слышно. Марья Ильинична, мысли которой витали у земли, как птички, вдруг заговорила вслух.

— Вот, Фёдор, иду на твоё болото правильным путём. Буду рассказывать тебе о дороге, которую ты не знал. Ты вообще многого не знал. Молодец, конечно, что рвался узнать, но зачем всё напрямик лез, напролом? Шура говорит, что вы, мужики, потому и живёте меньше нас, что не хотите остановиться, когда что-то не получается, подумать, как-то обойти преграду. Шура мне сочувствует по-женски, я ведь теперь получаюсь одна. Хотя, как она со своим лентяем живёт, или как мы с тобой жили — упаси бог, мне не надо. Лучше одной.

— Я теперь, Фёдор, знаю, что была дурой, когда тебя проклинала. И ты был дурак, когда вёлся на женскую истерику. Сам понимаешь. Я знаю, что ты меня простил. Прости ты меня тоже, Федя, за всё. Не держи зла. Почему я знаю, что простил — поняла по твоему виду. Вот сегодня ты мне опять приснился, говорил, спрашивал. Не поняла я, чего ты хотел и о чём спрашивал. Намекнул бы, дал знак. А так не знаю, о чём говорить. Что придёт в голову, то и расскажу.

— Посмотри, подошли к повороту, — продолжала Марья Ильинична. — Три высокие берёзы. Здесь развилка. Налево надо пробираться через лесочек с цепляющимися побегами берёзок, там грибочки бывают, а дальше лесочка я не ходила. Прямо можно быстрее выйти на болото, но тропа скоро станет хуже, и тоже нужно с неё где-то повернуть на другую, чтобы не упереться в озеро. Мы с Егоровыми по ней однажды пытались выйти и не там повернули, запутались, закрутились с тропы на тропу и еле вышли, аж к брусничнику около дач, чуть не всё болото пересекли. Поэтому я здесь сразу поворачиваю направо, в обход, и иду между озёр.

— Деньки у нас стоят чудные. Осень удивительная. Не знаешь, к добру это или нет?

Канцева прислушалась, словно дожидалась ответа. Прямо перед её лицом, как играя, проскочила маленькая синичка. Где-то далеко галдели потревоженные галки. Слева, под берёзками, тянулись скромные брусничные кустики с сиротливыми ягодками. Подхватив несколько из них рукой, женщина чуть не наступила на крепкий жёлтый моховичок, словно просящийся, чтобы его подобрали. Справа, на чистом, без камышей, мысочке перед озером, скучали без удочек втиснутые в землю ветки-рогульки.

— Здесь очень красивые озёра, — мечтательно сказала Канцева, не дождавшись ответа. — Я их все перефотографировала во всякую погоду: солнечную, пасмурную, ветреную, тихую. Это как такая далёкая озёрная страна, представляешь? У нас был учитель рисования в восьмилетке, Павел Ефимович. Весь класс любил ходить на его уроки. Павел Ефимович был большой выдумщик и сказочник. Рассказывал, пока мы рисовали, о далёких чудесных странах, как будто путешествовал вместе с нами. И так ярко рассказывал, что можно было себе представить, как наяву, и горы, и море, и пустыню, и волшебных животных, и гадов, и хищников, и чудесных птиц, и морских чудовищ, и обитателей озёр и рек. Эти озёра вокруг, они как из озёрного края, который он выдумал. Представляешь, иду я тропой между хранящими много тайн замершими спящими озёрами — словно моя детская мечта взяла и исполнилась… В школьных мечтах я шла по чудесным странам вместе с учителем, не видя его, но зная, что иду за ним. И сейчас я тоже иду не одна, знаю, что с тобой, хотя не могу тебя увидеть.

— Этот Павел Ефимович, он нам казался старым, опытным, знающим и умеющим если не всё, то очень многое, а ведь был молод. Его жена тогда только родила второго ребёнка, мальчика, позволяла нам с ним нянькаться, катать коляску на улице. А старшая их девочка ходила во второй класс. То есть учителю нашему исполнилось лет тридцать пять, сорока ему не было точно.

Деревья вдоль тропы становились всё ниже, тропа начала сужаться, подведя женщину к очередной развилке, на которой надо было поворачивать левее, сходя с твёрдой земли на качающуюся болотину. Если заходить с противоположной стороны, от дач, здесь заканчивались тянущиеся вдоль захода в большое болото узкие ряды твёрдой земли с сосёнками, перемежающиеся затянувшими старые канавы болотинами с открытыми окнами воды в самых глубоких местах. Когда-то через эти рядки и болотины они лезли с Фёдором.

Марья Ильинична поначалу проскочила отворот, прошла по инерции прямо, через два рядка сосёнок, к знатной полянке вдоль тропы, на которой они собирали с Егоровыми ягоду в первом походе. Полянка начиналась высокой кочкой, месяц назад усыпанной, если всмотреться, матово отсвечивающей на солнце крупной бордовой с белым бочком ягодой, крепко держащейся во мху за длинные нитевидные стебли. В центре кочки была дыра от сгнившего здесь дерева, куда Шура боялась лезть руками. За высокой кочкой была вторая, поменьше, а вдоль следующего рядка земли с плотно стоящими друг к другу низкими сосёнками с молодыми нежно-зелёными иголками, перпендикулярно тропе в болото полупогрузился упавший ствол умершего дерева. Лежащее дерево вместе с кочками образовывало полянку с ягодой, плохо видной на солнце. Всю траву на этой полянке размером десять метров сборщики тогда тщательно переворошили пальцами, как граблями, быстренько накидав по ведру ягод, и, расслабившись, устроили тут же неспешное чаепитие с бутербродами, разговорами и блаженным вглядыванием в белые облака, медленно плывших по чистому голубому небу…