Игорь Смирнов - Записки падающего

А я жевал молча, про впечатлительность Генки Ершова знал достаточно, больше, чем нужно, вообще же — меня как будто и не было здесь… По крайней мере, мне так самому казалось.

И тут как-то резко они перескочили на другую тему — хотя, в общем-то, в переходе этом ничего резкого и не было, внимание обращающего на себя. Говорили-говорили, и вдруг точно также, всё тем же тоном, с той же скукой в голосе начали говорить о другом, к даче совсем не относящемся.

«А что Маруся-то теперь делать будет?» — спросила мама как бы между прочим, как бы невзначай. Посторонний человек даже и не заметил, не понял бы ничего.

Маруся — это вообще-то мать Лиды, сестра отца.

«Не знаю, — фыркнул тот. — Говорит, денег больше не дам. Пусть сама, как хочет, так и выпутывается».

«А велики ли деньги-то?» — полюбопытствовала мама, всё так же спокойно-ровно, будто из приличия.

«Да так, — отец сначала покривился, покривился, а потом всё-таки ответил, выдал солидно: — Миллиона два».

«Недостача?» — Я, как сидел, опустив голову вниз к столу, так же исподлобья быстро поглядел на них обоих — они располагались по разные руки от меня, друг против друга, а я был меж ними посредине; в общем, подал голос, осторожно так.

«Да, недостача… — буркнул отец. И тут же повернул на совсем другое, снова меняя тему: — Кажется, опять клапана стучат; приедем, надо подрегулировать…»

«Так ты ж вроде не так давно…» — удивилась мама.

«Ну и что…»

Ну что ж, и я тоже — уже снова был отсюда далеко, далеко от них, хотя — и не слишком-то, если быть точным; сгорбясь над тарелкой, переваривал только что услышанные весьма скудные слова — по-бытовому хитро закодированное, оборванное, без начала, без конца сообщение про Лиду, про очередную её напасть. Недостача. Это было типично для неё. Лида работала не то буфетчицей, не то кладовщицей, — я так и не понял, одно лишь уяснил: к работе этой она призвания не имела. Недостачи достали её. Вернее, её родителей. Они ведь выручали её всегда. Хотя оба уже были пенсионеры.

«Вот же и не задумывается, — подумал я, — тянет да тянет…»

Мне бы такую же нахрапистость, такую же твердолобость.

Сегодня очень ловко, может быть, как никогда ловко, я своих родителей провёл… Сказал им, что не могу завтра поехать с ними на картошку. А они и поверили. Прошло, наверно, уже часа два.

…Они только что приехали, когда я шёл из магазина — с работы возвращался, и я издалека увидал наш потрёпанный вишнёвый «жигуль». Шагая, я думал — как всегда в последнее время — одну свою думу… вернее, думал-то, может, и о разном, но всегда на один манер — как бы беседовал мысленно с одним человеком… или, может быть, письмо ему писал. Его Мандро зовут, я его так назвал однажды, про себя… Почему именно так — сам не знаю. Имя, конечно, книжное, я бы даже сказал, очень; Мандро — человек и книжный, и в тоже время самый что ни есть всамделишный, живой, живёт он далеко отсюда, и я не хочу пока что настоящее имя его раскрывать. А письма я пишу ему довольно часто… мысленные. И выходит всегда очень складно, слова приходят сами собой. Так и в тот раз было; только закончить послание не пришлось. Пресеклось вдруг на очередной фразе, аккуратно так, чётко, спокойно, как если б радиопередачу кто-нибудь приостановил — по техническим причинам или там вообще, для экстренного сообщения… Короче, я вообще о чём-либо думать перестал. Ну, может быть, пока ехал в лифте, то отметил, что очень уж загажен лифт — пластмасса, прикрывающая лампочку, и кнопки пожжены все; и ещё какая-то мелькнула мыслишка: надо бы начать ходить пешком, — живём мы не так чтоб уж очень высоко — на четвёртом этаже. Пора и о здоровье подумать, стал уже жиреть… В общем, я как бы сгруппировался внутренне, хотя и сам ещё не понял — для чего. Не было у меня никакого плана, никакой задумки, так — настроение…

Вошёл — родители шуршали авоськами на кухне. Ну и я тоже стал разгружать свою. «Привет», — на ходу бросил и — к холодильнику. «Здорóво», — не глядя на меня, просопел отец, грязные банки в раковину выставлял, а сам весь зарос седой щетиной, отчего лицо тоже казалось нечистым. Зато мать, как на параде, повернулась всем корпусом: «Здравствуй, Марк!» Я — эти торжественные нежности уж очень худо переношу — пригнул голову. Как раз и в холодильник глядел, вглубь. А отец как будто почуял, не сходя со своего места, по голове этой вопросом — бабах! «Бутылки-то сдал?»

«Н-не, не сдал…» — только сейчас вспомнил я про его наказ; в авоське запутался, хлеб оттуда доставая.

«Забыл?» — догадался отец, усмехнулся, всё так же в раковину уставясь.

«Забыл…» — виновато сознался я. Был бы их целый рюкзак, а то — от силы штук пять, раза три пили с ним пиво… Но не в количестве дело, отец не хотел, чтоб я расслаблялся, как он говорил. В последнее время он очень был мной недоволен — тем, как вообще живу. И только из деликатности, может быть, (да и собственной гордости, конечно) не называл недоделанным. Услыхал однажды по радио песню «Агаты Кристи» «Дворник», по нашему местному радио, конечно: «Дворник, милый дворник, подмети меня с мостовой…» — и не выдержал, бросил в сердцах: «Песенка-то как раз про тебя, парень!..» Вот он и пытался всё муштровать меня, по мелочам…

А сейчас он заурчал под нос себе какой-то мотивчик, по обыкновению, без мотива — слуха-то у него нет — что-то бодренькое, как будто обрадовался — недоделанности моей, своей проницательности, что ли; уж не знаю. И как чёртик меня ущипнул…

«А я работаю в выходные…» — протянул я, на всё той же ноте, понуро, — подделываться не пришлось.

«Как это? Вот так да! — вскинулась мать. У неё лицо пятнами пошло. — Что тогда…»

«Работаешь?» — повернувшись ко мне, остро взглянул отец.

«Да, — буркнул я, убрав взгляд в сторонку, куда-то на холодильник, на верхний дальний угол. — Машзал сгорел. — Я перевёл дыхание. — Теперь надо восстанавливать».

«Ваш машзал?» — отец нахмурился.

«Не-е, — я мотнул головой, — не наш…»

Начал объяснять, какой, даже входя в подробности, но как-то быстро выдохся и остановился, даже посмотрел, устало, в его недоверчивые глаза.

Это была правда. Почти правда. Машзал в самом деле сгорел. Только вот я… Да, мастер уж было назначил послать меня от участка в сводную бригаду, но — потом одумался. А мне, мне это всё равно как-то помогло сейчас… соврать по всем канонам реализма.

Если отец вдруг надумает соратникам своим позвонить (работаем мы в одном цехе, даже в службе одной — только разные участки: сам же и привёл), то они, конечно, подтвердят: да, сгорел, да, восстанавливают… Или встретит кого-нибудь завтра — вечно попадаются ему… А про меня только мой мастер знает наверняка — ремонт круглосуточный, народу согнана тьма, даже с других цехов. Но с мастером моим отец как раз и не накоротке — со всем цехом вась-вась, а тут — в порядке исключения, что ли.