Иван Алексеев - Светлые истории

Завеса навалившейся на Прянишникова тьмы медленно приоткрылась, и он увидел выжженную солнцем степь с песчаными барханами, а посреди нее — одноколейную железную дорогу, сиротливый ряд телеграфных столбов и зеленые, с белыми табличками маршрута на борту, вагоны скорого южного поезда, спешащего в скучную осеннюю столицу.

В одном из купейных вагонов, на верхней полке, лежал молодой человек лет двадцати, похожий на Игната. Он то ли мечтал, то ли грезил, то ли записывал в уме свои размышления.

«По складу своего характера я бесконечный мечтатель. Сухая проза жизни мало поддаётся моим рукам. Серые дни мелькают один за другим, но я ничуть не огорчён быстротечностью времени, наслаждаясь блаженным ничегонеделаньем.

Спячка, нападающая в поезде, — мое законное лентяйство. Я соловею под мерное покачивание вагона и больше суток валяюсь между небом и землёй, не сплю, не бодрствую — существую.

С полки слезаю, чтобы наскоро перекусить, попытаться сказать пару вежливых слов соседям, сообразить, в какой стороне открытый туалет. Дважды за поездку я разминаю ноги, прогуливаясь вдоль поезда на длинных остановках, и один раз могу дойти до ресторана, если переборю лень ради вкусного украинского борща в металлическом судке.

Я не отдыхаю и не переживаю, не грущу и не радуюсь, не поддаюсь меланхолии, да и ничему не поддаюсь. Такое чувство, что душа готовит себя к существованию, бессмыслица которого хуже безразличия, — прячется, как черепаха, чтобы не умереть.»

— Слезайте уже пить чай! — не в первый раз позвала парня очень деятельная женщина с капризным лицом и вялыми губами, пахнущими детским кремом.

Очень ему не хотелось, но пришлось прерваться и спускаться вниз, к людям.

Кроме загорелых супругов, севших в степи, в купе была еще бабушка Александра Ивановна. Уже три часа в пути, а она ещё не отошла от беготни с сумочками, ящиками и сеточками, которых у неё набралось на пять мест, — сидит, опустив руки, без сил, со всем согласна и всему улыбается.

— Так мне не понравилось в городе, — сказала Александра Ивановна. — Двадцать лет не была. Думала, всё по-прежнему, — куда там, ничего нет.

— Воблы хотела купить. Куда там! — пожаловалась бабушка. — На базаре дорого, а хозяин обещал достать, да ничего не сделал. Я теперь жалею, что поехала. Знакомы то мы давно, и в гостях у меня они были, — вот я и приехала. Да только триста рублей прокатала, одно расстройство… Думала, как у людей будет, а он пьёт. Давай, говорит, пятёрку, всё будет. Дашь — пропьёт. А хозяйка ругается. И питаться у них неудобно, — всё, кажется, смотрят за тобой, сколько съешь. Я в столовую ходила — всё лучше… Уж лучше б дома сидела, так тяжело всё, еле уехала. Я ведь желтухой заболела и в больнице провалялась больше месяца. Вся иссохла. На капельнице жила. Что в городе и есть хорошего — больница. Доктора обходительные, как с человеком — в столице такого и не ждёшь — всю жизнь нянечкой ведь и табельщицей проработала… Доктор меня не хотел выписывать, но я обманула, сказала, что билет куплен, а другого мне не купить. Он по-всякому обходил, и к кому приехала спрашивал, и зачем. Я и сама не знаю: зачем? Понесло дуру на старости лет молодость вспоминать.

— С мужем я там познакомилась. Мужа семнадцатый год как схоронила. Сердечник был страшный. Он и жениться не хотел из-за сердца. Я на девять лет его младше. А ему сейчас было бы семьдесят два.

Баба Шура казалась гораздо старше своих лет. Сухонькая, даже измождённая, с улыбкой открытой, ободряющей, но бессильной какой-то, мученической.

— Так, значит, родные, а хуже чужих? — спросила деловая женщина. — Вот люди!

— Обычные люди, — отказалась Александра Ивановна. — И сам пьёт, и жизнь у них грязная. Другое дело, я, дура, что поехала.

Пока она говорила, супруги достали из пахнувшего рыбой огромного рюкзака жирный свёрток, выбрали из него собственного приготовления копченого леща, разломили и предложили попробовать. Самой аппетитной штукой в рыбе казалась шкурка — снаружи грязно-золотая, твёрдая, а внутри нежная, красная.

— А мы столько рыбы наловили, что не увезти! Коля подтвердит. На таком замечательном озере в степи были — одни камыши вокруг с верблюжьей колючкой и полынью, и ни души. Накупались, назагорались. У нас здесь друзья служат. У них на том озере местечко оборудовано. Палатка, кострище, мангал. И вот вы представляете — никого в степи, кроме нас! Каждый день — уха, солнце печёт. Я вся чёрная, как из Африки! Отдохнули замечательно! Степь, ильмень, тишина, солнце, рыба, помидоры, в село ехать далеко — через паром. Никакое море не сравнится…

— Вы молодые, что вам, — порадовалась вместе с супругами баба Шура. — Вот я ноги унесла — чудо какое! Уж так довольна, что еду. И люди хорошие попались.

— А ведь скоро Верхний, — посмотрела она в окно на проплывающий мимо обыкновенный в этих краях полустанок с жёлтым игрушечным вокзалом и пропахшим хлоркой глиняным туалетом без дверей, перекрытым перегородкой в виде буквы «т».

В Верхнем продавали лучшие арбузы. Весь вагон стал собираться, и Александра Ивановна занервничала, поддавшись общему азарту.

— И мне бы арбузик! — попросила она молодого человека. — А то скажут: в арбузных краях была и не привезла! Только получше выбери. Уж постарайся для бабки. Сколько ж они стоят? Рубль, а то и два.

— Я, пожалуй, тоже выйду, — сказал Николай.

«Дьявольщина!» — огорчился юноша. Арбузы наверняка стоят рубля три-четыре, но он собирался сказать бабке, что купил по рублю, а теперь из-за мужика так не получится: «Подумает ещё о благотворительности и будет презирать».

Арбузы, точно, не отдавали дешевле трёх рублей, но были они сахарного сорта, по пуду весом — в Москве таких не купишь.

Александра Ивановна правильной цене очень огорчилась.

— Лучше и не покупать, — сказала она, растерянно поглаживая рукой по огромному арбузу. — Нет, всё не так теперь. Какая дороговизна везде.

— Арбуз замечательный! — убеждали её супруги.

— У меня уже помешалось всё, — махнула рукой Александра Ивановна. — Столько вещей набрала: и помидоры, и рыбка, и виноград. А тут арбуз ещё бог надоумил. Не допереть, нет!

Она говорила будто безразлично, но лучше бы как-нибудь по-другому, потому что парню казалось — он виноват. Он решил, что зря купил этот проклятый арбуз, и что всё у него получается не так, как нужно.

Рассуждавшая вслух баба Шура между тем смирилась с покупкой. Она уже хотела и внука обрадовать, и надеялась, что сын её встретит и поможет дотащиться, — а не поможет, так последней пятерки ей должно хватить на носильщика и таксиста…

От разных мыслей Александре Ивановне стало нехорошо, и она прилегла. Супруга Николая принялась за чтение купленной по случаю роман-газеты, а он пригласил юношу в тамбур, подышать.