Иван Алексеев - Светлые истории

«Бардак какой-то! Вы зачем нас сюда завезли?»

«Сложилась такая ситуация», — не терпящим возражений тоном сообщил железнодорожник.

«У тебя много таких? — обратился он к проводнице. — А кто знает? Давайте, давайте, очухивайтесь! Просыпайтесь! Где начальник поезда? Составляйте список тех, кто следует не до Питера. Сейчас вы пойдете до Вологды, чтобы там этот список был. Предлагайте им добираться через Питер. Тех, кто не захочет, будем снимать и возвращать через Москву».

«Да вы издеваетесь, что ли? То Ярославль. Теперь Вологда!» — чуть не заплакал старик.

«Отец, я тебя очень прошу послушать. Еще раз говорю: сложилась такая ситуация. Вы не переживайте. Мы вас не бросим, доставим куда надо и в лучшем виде, но немножко попозже».

По пути в Вологду Прянишников услышал первые разговоры об экспрессе, подорванном кавказскими террористами. В Вологде их пересадили в следующий в Москву пустой архангельский поезд. Прянишников оказался в одном купе со стариками, пристававшими в Ярославле к железнодорожнику. Спросил, куда делся их арбуз. Старик огорченно махнул рукой. Переходить на другую платформу, куда подошел поезд из Архангельска, через мост было ему далеко; он полез по путям и еле забрался с них на платформу. А тяжелый арбуз, который он тащил из последних сил, ударился о бетонную стенку и упал, растекшись между шпалами красной липкой мякотью с большими черными семечками. Старик уговаривал себя, что если бы арбуз не упал, все равно бы прокис после удара. Впрочем, потеря арбуза его не очень огорчала. Питаясь слухами и домыслами, как все, он переживал за людей в подорванном поезде…

Проснулся Прянишников от осторожных толчков в плечо.

— Поднимайтесь, — сказала будившая его проводница, попросив собрать постельное белье.

Прянишников потянулся к телефону. Половина четвертого. Все-таки он уснул, а будильник не поставил. Если бы не проводница, на которую у него не было никакой надежды, через полчаса он бы поехал в Питер, и в третий раз, если считать два приснившихся, не попал бы на место.

Голова была удивительно ясной, хотя Прянишников дремал не больше часа. Он быстро собрался, благо собирать ему было особенно нечего, и пошел умываться. Все, о чем он думал, опять было с ним, и, бодро шагая в туалет, он с удовольствием прислушивался к стуку колес.

«Они есть, есть, они есть», — уже привычно хотел услышать под собой Прянишников, но услышал другое, — очень похожее, но другое. Ритм был тот же, но вместо «они» он слышал «мы».

Он не мог ошибаться, и это был не сон. «Мы есть, мы есть», — стучали ему колеса.

Вернувшись в купе, невысокий седеющий человек с круглым лицом встал перед зеркалом, дольше обычного зачесывая назад свои волосы.

«Все существа стремятся к счастью, поэтому нужно относиться ко всем существам с состраданием», — попытался он подшутить над собой словами народной мудрости.

«Мы есть», — продолжали стучать ему колеса, и чувство уверенности в том, что он все же добрался к себе, отодвинуло иронию, наполнив душу теплом и покоем.

Повесть поздней любви

«Все мои бессонные ночи

Я вложила в тихое слово

И сказала его — напрасно

Отошел ты, и стало снова

На душе и пусто и ясно.»

«Ничего

Не чаяла!

Увлеклась нечаянно!

Чаянно,

Нечаянно,

Но всё равно отчаянно!..»

Окно выходило на юг. Летом работники умственного труда закрывали его желтыми пыльными шторами, спасаясь от засветки мониторов. От жары шторы не спасали. Послеобеденное июльское солнце легко доводило температуру внутри комнаты до тридцати градусов. Дожидаться конца рабочего дня в такой обстановке казалось сущей мукой.

Чтобы не мучиться, Ирина каждый год упрямо записывалась в отпуск на июль, и каждый год начальник отдела отдавал предпочтение пенсионеркам, сдвигая отпуск Иры на месяц раньше или позже.

Когда десять лет назад она устроилась на работу, то была самой молодой в отделе среди женщин и оставалась в таком положении до сих пор. Женщины еще и не приняли ее с самого первого дня и, наверное, получали удовольствие, категорически отказываясь меняться с ней очередностью отпусков. Казалось, они собираются работать вечно; некоторые ходили на работу уже и с палочкой, и под ручку — все равно до последнего.

Кроме отпуска, Ирина еще просила организовать в комнате ремонт: поменять батарею отопления, которая зимой плохо грела, поставить пластиковое окошко и кондиционер, — но когда год назад ей исполнилось сорок пять, она решила, что пошел обратный отсчет лет, и ей теперь ничего не надо; пускай просят другие, а она досидит до пенсии и без ремонта.

Ирина мечтала, что на пенсии будет отдыхать и заниматься своими делами. Ведь работа забирает у нее все время и энергию. Она так устает, даже от вынужденного ничегонеделанья, что сил вечерами хватает только на то, чтобы приготовить ужин и поесть семьей в спокойной обстановке. В выходные свободного времени у нее тоже нет: и убраться нужно, и постирать, и съездить на дачу, и зайти в магазины, и просто выспаться за неделю. Пошить, почитать, заняться разведением домашних цветов, да и просто спокойно погулять — все ее хотения откладываются на потом. Скорее бы пенсия. Тогда обязательно у нее начнется новая жизнь. Эти вечные стоны о том, что на пенсию не прожить, — не для нее. Она умеет считать и тратить деньги. Пенсии ей хватит. Пример свекра и свекрови у нее перед глазами. Ни дня лишнего они не работали. Живут зимой в городе, летом в деревне — скромно и очень хорошо. Когда было здоровье, свекор зелень продавал, ягоды и прочие дары сада, огорода и леса. Если бы они еще поразумнее жили — без гулянок и пьянок, то и теперь были бы здоровы и с деньгами…

Дима Третьяков сегодня к ней не заходил, его услали в командировку. Она подумала, что это хорошо. Последнее время он стал действовать на нее магически, располагая к откровенности, — и не хочешь, а расскажешь, чего не надо.

Дима был единственным человеком, который помогал ей освоиться в отделе, когда с помощью Светки ее взяли в «Программные системы». Полгода перед этим она безуспешно искала работу, долго плакала дома от того, что никому не нужна, и закрепиться на счастливо обретенном новом рабочем месте казалось ей очень важным. Для этого она готова была даже программировать, чего никогда не любила, плохо умела в институте, и о чем за десять лет после его окончания если и вспоминала, то только в кошмарном сне. Но ведь все позабыла, — даже то, что знала. И непременно пропала бы без опеки человека, который не просто подсказывал, а показывал, что и как работает, вплоть до набора кода и отладки программы в четыре руки, и при этом еще не очень язвил над ее серостью. Бог послал ей такого человека — Диму.