Сергей Яковлев - Советник на зиму

— Но Маранта… Она-то в чем виновата?

— А?.. Нет никакой Маранты, — устало сказал Кудряшов. — Нет и не было.

Придя к себе, Низговоров тщательно запер дверь и оставил ключ в скважине, чтобы снаружи никто не мог заглянуть или открыть. Машинально водрузил на огонь чайник. Прошелся по квартире, осматривая каждый угол. Из ящика стола извлек рукопись «Самозванца» и все черновики к статье. Из-под матраца — тетрадку с эскизами. Наташа на унитазе в разных позах. Несколько вариантов «Совета». Последний по времени замысел, под условным названием «Диктатор»: голая баба, немного похожая на Алису, обняла дородными руками злого тощего мальчика в резиновых сапожках, с умильно-глуповатым взором опустила к нему щедрую грудь, а перед ними до земли склонилась благоговейная толпа… Там же, конечно, — наброски к масштабному трагическому полотну «Печать греха, выжигающая совесть», позировать для которого должна была сама Маранта.

К этому Низговоров прибавил закладки из Библии с пометами (саму книгу, с некоторым сомнением подержав в руках, отложил на прежнее место), кинул все в ванну и поджег. Постоял, пока последние листы не вспучились черными пузырями, затем пустил воду. Когда все было кончено — повалился в чем был на неразобранную постель. Думал о том, что все равно его достанут. Не одни, так другие. Весь город, должно быть, уже говорит о том, что он обчистил городскую казну. Убьют не сразу, будут пытать…

Где-то запел далекий погребальный хор. Он встрепенулся. Долго прислушивался, пытаясь разобрать вещие звуки, но в какой-то момент устал от напряжения и провалился в сон…

Проснулся в полной темноте как будто от толчка. Надрывно билось сердце. Пахло раскаленным металлом и еще чем-то. Одеяло, край простыни, подушка, даже старый матрац и спинка кровати — все пропиталось этим невыносимым кислым духом.

Еще ничего не соображая, Низговоров инстинктивно кинулся на кухню и выключил газ под выкипевшим раскаленным чайником. А затем ощупал себя: одежда липла к телу, рубашка, особенно под мышками, — хоть выжимай. От всего шел незнакомый тошнотворный запах. Запах смертельно напуганного животного.

Чтобы преодолеть животный страх, человеку требуется напрячь всю волю. Самое верное средство от такого страха — заставить себя немедленно отправиться туда, где еще страшнее.

В эту ночь, вспомнил Низговоров, всего страшнее будет на кладбище.

Он узнал об этом совершенно случайно, из чужого разговора, и сразу постарался выкинуть никчемные сведения из головы. Это его не касалось. Ему хватало своих забот и неприятностей. Зачем помнить, что на кладбище бесчинствуют сатанисты и Асмолевский собирается принять против них какие-то меры? На самом деле он понимал, что лукавит для самоуспокоения, чтобы не презирать и не казнить себя за бездействие. Из реплик Маргариты Разумовны известно, где именно копают, хотя и совсем не ясно, кто и зачем. В существование пресловутых сатанистов как некой организованно орудующей в городе секты Низговоров не очень-то верил. А какими запредельными методами пользуется в подобных случаях трусливый Асмолевский, знал не понаслышке. Но зачем травить себе душу, если все равно ничего нельзя изменить?

Проснувшись ночью в поту, он так уже не думал.

Низговоров надел свежую белую рубашку. Изнутри прорывался временами озноб, зарождавшийся где-то в кишках, руки тряслись, пуговицы не попадали в петли, но мозг работал на редкость четко. Низговоров не забыл причесаться, повязать галстук, положить в карман служебное удостоверение, проверить наличие на руке часов, которые в этот вечер не снимал. Пожалел, что в свое время не вытребовал себе право носить оружие. Перед выходом, уже в пальто, зашел на кухню — и тут память как отшибло. Он не мог сообразить, зачем зашел. Еще раз проверить, выключен ли чайник? Нет, не то. Стоял и оглядывал пустые стены, мучительно пытаясь вспомнить. Тело, он знал, действует само по себе, часто опережая сознание, и всегда — безошибочно. Тело бывает умнее. Наконец догадался: нож! Обернул длинный кухонный клинок полотенцем, заткнул под ремень брюк.

Теперь надо было обойти вахту, чтобы никто раньше времени не узнал о его планах. В конце коридора есть выход на пожарную лестницу, но она хорошо освещена и видна с площади, там его непременно кто-нибудь заметит. Лучше выбраться через окно на первом этаже, где хозяйственные и дежурные помещения. Ночью многие комнаты бывают открыты: сторожа кипятят себе чай, разогревают еду, коротают время у телевизора; приходят и уходят, забывая или не считая нужным повернуть ключ.

Низговоров не решился вызвать лифт. Вышел на лестницу и на цыпочках спустился до площадки первого этажа. Прислушался. Надавил на створку двери, ведущей в коридор. Оглушительно заскрипели петли. Низговоров замер, прижался к стене, какое-то время не двигался. В дальнем конце коридора, где за углом при входе сидела охрана, было по-прежнему тихо. Он оторвался от стены, сделал несколько неслышных шагов по ковру, взялся за ручку ближней двери…

Это был кабинет завхоза. Низговоров сразу узнал массивный дубовый стол с резными ногами, приобретенный в антикварной лавке: хвастливый Павлыч демонстрировал его всем жильцам. Стол был накрыт на две персоны: красивые тарелки из тонкого фарфора с позолотой, возле каждой множество серебряных ножей и вилок, свечи в серебряных же подсвечниках. Еды не было. Низговоров обогнул стол и пробрался к тяжелой шторе, спускавшейся с потолка до самого полу. Она должна была скрывать окно. Он потрогал плотную ткань в одном, в другом месте; за ней прощупывались какие-то рубчики и пряжки, но окна не было. В коридоре послышались вкрадчивые шаги. Так умел ступать только Павлыч в своих кроссовках. Низговоров запаниковал; он точно знал, что окно в кабинете есть, более того — представлял его расположение: шагах в двух от того места, где он щупал. Нужно было сделать всего два шага, приподнять штору, отпереть шпингалеты — и он спасен!

— Как раз к ужину, — раздался сзади голос Павлыча. — Я знал, что дождусь.

Низговоров резко повернулся к нему и напустил на себя независимый, даже несколько заносчивый вид. С презрительным смехом сказал:

— В тарелках-то пусто!

Павлыч не должен был знать, что он боится.

— А у меня дичь! — невозмутимо отреагировал Павлыч. — И наедимся, и кровушки напьемся… Ты думал, там окно? Нету там никакого окна.

Он рванул штору с другого конца. За ней открылся потайной ход. «Так вот где Павлыч встречается с разбойниками!» — подумалось Низговорову. Он с любопытством двинулся следом и осмотрелся. Помещение было узким и глухим, как чулан, каменный мешок без единого оконца. Свет от свечей на столе сюда почти не проникал, поэтому требовалось время, чтобы глаза привыкли и что-то разглядели. На стене в конце чулана Низговорову удалось различить большое распятие, под ним — что-то вроде кушетки для осмотра больных, какая стояла в фельдшерском кабинете, на кушетке — ворох белья.