Сергей Яковлев - Советник на зиму

…Пробираясь по слякоти между могил на огни факелов, Низговоров уже никого не ощущал за спиной. Не маячила ничья тень, не доносилось ни единого всхлипа талой земли под ногами преследователя. За трое суток, прошедших с ночи пожара, кладбище почернело и как-то съежилось, и только редкие островки снега с ближними отсыревшими крестами обозначали перспективу в глухой тьме.

Должно быть, эта же оттепельная кромешность выручила и самого Низговорова, позволив ему долго оставаться незамеченным и подойти совсем близко к холму, на котором раньше стоял дом.

Он разглядел людей с факелами, когда те уже скучились на разровненной бульдозером глинистой площадке, что-то деловито выискивая. Неприятно поразило, что на всех были черные маски. Это мало походило на гулянку или розыгрыш. Низговорову пришло в голову, что до поры лучше бы ему где-нибудь укрыться, понаблюдать издали; но — где спрячешься на пустыре?

Да и поздно было: один из группы что-то заподозрил. Пристально вгляделся в его сторону, поднял огонь повыше, сделал к нему шаг… Но тут с другого конца площадки донеслась зычная команда:

— Сюда! Это здесь!

Голос показался Низговорову знакомым.

Все кинулись на зов; некоторые как свозь землю провалились — очевидно, спрыгнули в яму; послышались возня, серия тупых ударов, разноголосая злобная ругань, чей-то стон…

Когда Низговоров подбежал, из ямы уже выволокли безжизненное тело. Трое или четверо продолжали пинать его ногами; остальные сгрудились возле плотного коротышки, бывшего у них, видимо, за старшего. Кто-то громко сказал, показывая на Низговорова:

— Смотрите, здесь второй!

Темные фигуры с чадящими, уже прогоравшими факелами оживились, предвкушая новую потеху. Низговоров отпрянул, запнулся о мягкое, невольно бросил взгляд под ноги — узнал в распростертом на земле человеке Волка.

И в этот самый миг один из подошедших факельщиков узнал его самого.

— Это твой Низговоров! — сказал растерянно, обратившись к старшему.

Последовало общее короткое замешательство.

— В гробу он станет моим! — откликнулся, наконец, коротышка. — Везде суется, мразь. Все! Уходим!

Голос принадлежал шоферу Мише.

Компания побросала оставшиеся факелы и поспешно растворилась во тьме. Низговоров склонился к телу. Расстегнул на Волке перепачканный ватник, приподнял большую лохматую голову, всю липкую от крови… Волк издал тихий стон. Открыл глаза.

— Это я, Низговоров, — тихо сказал Низговоров. — Вы меня узнаете?

— Лопата, — вымолвил Волк распухшим ртом, сильно шепелявя. — У меня была лопата.

— Вы в опасности, — сказал Низговоров. — Вам надо спрятаться. Я помогу…

— Ну чем ты мне поможешь? — медленно, с расстановкой произнес Волк, глядя куда-то мимо Низговорова. — Ты — нет… Вот он поможет.

Низговоров подумал, что Волк бредит. Попытался его приподнять и посадить, случайно обернулся назад — и вздрогнул: в двух шагах стоял человек. Пронзил страх, что вернулся кто-то из факельщиков. Но почти сразу Низговоров сообразил: это бомж, знакомый по накопителю горбун с будьдожьей физиономией и руками-клешнями. Лицо бродяги было черно от грязи и почти сливалось с ночью. От него исходила нестерпимая вонь.

— Лопата, — повторил Волк. — Там.

Горбун проворно поднял с земли тлеющий факел, раздул остатки чем-то пропитанной ветоши и исчез в яме. Через секунду вынырнул оттуда с лопатой и положил ее рядом с Волком.

— Молодец, — произнес Волк, с трудом дотянувшись перебитой рукой до черенка. — Теперь хорошо. Будем копать дальше.

— Они вернутся, — сказал Низговоров. — Не эти, так другие. На вас заведено уголовное дело.

— Я ее узнаю, — пробормотал Волк. — Каждую косточку… Мы должны похоронить ее по-людски.

— Маранта не умерла, — возразил Низговоров. — Откуда вы взяли, что она там? Ее нельзя убить. Она просто покинула город. Вам следует укрыться в миссии Викланда, получить необходимую медицинскую помощь, а затем бежать. Я договорюсь с Викландом, он окажет содействие…

— Уголовное дело? — На разбитом лице Волка появилось подобие усмешки. Эти слова, видимо, только что дошли до его сознания. — Ты многого… добился. Не бойся, милый, я не пропаду. А ты иди… Иди, служи дальше.

Низговорову показалось, что Волк промычал еще что-то.

— Что вы сказали? — спросил он, приблизившись.

— Сво-бо-ден!

Он бы и это пережил, не оставил Волка, но тут вмешался гадкий бродяга: как будто отгоняя собачонку, резко нагнулся и сделал вид, что хочет бросить в Низговорова грязью.

…Когда Низговоров дотащился до вершины подъема, уже светало. Он сошел на обочину, повалился на шуршащую прошлогоднюю траву: надо было передохнуть и счистить с обуви пуды налипшей глины. Перед его взором расстилалось унылое кладбище, похожее на утыканное иссохшими деревцами болото, а ближе к горизонту, где желтел предрассветный край неба, поднимался невысокий холм с распаханной вершиной. Там остался то ли жить, то ли умирать один из последних близких ему людей. Друг, бросивший ему презрительное «свободен!».

Если бы Низговоров был действительно свободен, он бы сидел сейчас с кистью и красками и живописал эту желтую зарю над заголившимся кладбищем. Он бы никого не боялся, в любое время бродил где вздумается, знался с царями и нищими, одинаково жадно писал гордых принцесс и уличных девок, трахал их и опять писал на трезвую голову, воссоздавая и в похотливом ореоле святости, и в непорочной вульгарности плоти… Боже, какая волшебная вещь — кисть! Как велико, поистине безгранично могущество художника! У него нет неутоленных желаний и неотмщенных обид; он может казнить и миловать, расправляться с врагами и вознаграждать друзей; может изобразить жизнь такой, какой ее видит большинство, бестолковое стадо терпеливых и ко всему привычных существ, а может мановением руки исказить до неузнаваемости, воплотить на земле, в зависимости от настроения, рай либо ад. Дарить миру свои любовь и тоску, смешивая краски с потом, кровью и спермой — вот свобода. Та, для которой Низговоров был рожден, но к которой не выбрался.

Временами верилось, что советник Низговоров делает благое и важное дело. Когда, в самом начале работы, его чествовали на больничном митинге. Когда он, вдохновленный губернатором, сочинял трактат о природе власти. Когда у него собирались эксперты, и морячок Леша, прибывший вместо Маранты, восклицал: «Я хочу быть с вами!», а прагматичный Викланд и сам Волк воспламенялись надеждами. Губернатор с трепетом интересовался, что они решили . Маргарита Разумовна намекала: «Не любите вы власть»… Они все ждали другого. Если уж подфартило, выбрался на самый верх, так пользуйся! «Всех, суки, в бараний рог согну!» — вот это бы они поняли. Такого бы зауважали. С первого дня надо было не слушаться во всем трусливого старика, у которого семь пятниц на неделе (а советчиков и того больше), но самому им руководить. Тем более что их взгляды, даже личные симпатии и антипатии во многом совпадали. Следовало контролировать все кадровые решения. Немедленно уволить Асмолевского. Не позволять Бабуляну брать на работу Павлыча. Не допускать совмещения департамента финансов с прокуратурой (кому только пришла в голову эта бредовая затея?). И никаких вторых советников. Советник один, он же — преемник, постепенно замещающий дряхлого губернатора во всех делах. Расставить на ключевых постах надежных, толковых, преданных… А он? За все время сумел принять на работу двоих, и те двое — Щупатый да Алиса! Наваждение, иначе не скажешь. Все его поступки в должности советника — череда наваждений и ошибок, ошибок и наваждений…