Сергей Яковлев - Советник на зиму

Это было кстати: Низговорову хотелось в туалет, он едва держался. Сказывались пережитые волнения.

Потап Степанович сразу прошествовал к выходу. Дима от него не отставал. Маргарита Разумовна, секунду помедлив, устремилась за ними.

— Зачем вы назначили этого подлеца комендантом? — донесся от двери ее вопрос.

— Так лучше. Чтобы не командовал в башне, — был ответ губернатора.

— Но теперь он командует в целом городе!

— Вот и хорошо. Поможет найти деньги. Где Козлов, которого вы отпустили?..

Низговоров растерянно оглядывался, пытаясь, видимо, понять, нужно ли у кого-то отпрашиваться. Всем было не до него. Вокруг столика Асмолевского собрались Биргер, Щупатый, Негробов; похоже, их не устраивала процедура суда, но Асмолевский только разводил руками и многозначительно кивал на пустующий судейский стул. Бабулян затеял мелочный спор с Кудакиным о том, в каких случаях можно судить заочно, а в каких — нет. Постила сидела в гордом одиночестве. Польщенный вниманием Павлыч демонстрировал любопытным свои вещдоки. Остальные — кто судачили на местах, обсуждая потрясающие новости, а кто, не переставая судачить, потянулись в коридор покурить. К последним пристроился и Низговоров.

На пути к туалету его никто не остановил.

Низговорова мучил понос, сидеть пришлось долго. Люди входили и выходили, хлопали дверцы соседних кабинок, бренчали пряжки ремней, журчали струйки. Когда схлынула волна страждущих и наступило долгожданное затишье, вдруг послышался голос Щупатого:

— …К тому же он из старинного княжеского рода. Турмагомедов-оглы.

— Не пойму, зачем ты с такими связываешься, — бросил ответную реплику невидимый собеседник, судя по голосу — Асмолевский.

— Но ты ведь, это… не слон? — продолжал убеждать Щупатый. — Ты не можешь своим концом в собственную жопу забраться?

— Не могу, — подумав, согласился Асмолевский. — А надо?

— Понимаешь, мужики и бабы устроены почти одинаково. У нас в жопе есть такое место, что-то вроде их клитора… Без этого не в кайф.

— Я знаю. Но можно ведь и палец просунуть.

— Это уже онанизм.

Помолчали.

— Он считает, что моча от всех болезней лечит, — сказал Щупатый.

— Может быть.

— Но ты же сам себе туда не нассышь?

— Туда — нет. А в рот можно.

— Что, прямо так? Без всяких посудин?

— Прямо так. Ложишься на спину, задираешь ноги…

— Как из крана? И все идет?

— Легко! Только подбирайся, чтобы мимо не пролить…

После перерыва допрашивали свидетеля Негробова. На вопрос Потапа Степановича, что он может сказать о Низговорове, Коляша признался, что лично ему этот господин сто лет не нужен, но его полная профессиональная непригодность, неспособность вообще к какой бы то ни было работе вызывали оторопь у всех сослуживцев. После просьбы Потапа Степановича уточнить, с какой именно работой не справился Низговоров, Коляша подумал, а затем сказал, что самый, наверное, яркий пример — это начатая по настоянию подсудимого реконструкция колледжа, в котором он жил. С тех пор как Низговоров получил бесплатную квартиру в башне, он потерял к этому делу всякий интерес, прекратил финансирование объекта, и два здания до сих пор лежат в руинах, уродуя облик города.

Постила спросила: правда ли, что однажды утром Негробов застал подсудимого в одной постели с девочкой, малолетней племянницей?

— Неправда, — пробасил Негробов.

В зале послышался ропот разочарования.

— Неправда, потому что было не утро, а ясный день, притом будни, — вальяжно продолжил тот. — По мне пускай спит с кем хочет, но надо и работать когда-нибудь!

У защиты вопросов не оказалось. Непрошибаемость Негробова, его внушительные габариты и ленивый басок покорили публику. Женщины ему даже поаплодировали.

Свидетель Щупатый, сердобольно хмурясь, затянул бесконечную песню: власть вскружила Низговорову голову, он зарвался, все это видели, но никто почему-то не захотел помочь падающему товарищу, подставить ему плечо, один он, Щупатый, бил тревогу, но никто его не поддержал…

— Никита, вы давно знаете Вадима, он принял вас на работу. Скажите, он мог стать поджигателем? — задала вопрос Маргарита Разумовна.

— Рита, ну какое это имеет значение, кто кого принял… Тебя ведь тоже в свое время кто-то принял, верно? — отговорился Щупатый, поморщившись. — А насчет поджога — тут я пас. Чужая душа потемки. Видел только, что Вадим в ту ночь бегал с факелом. Да это все видели.

— У меня тоже есть вопрос, — вступил Асмолевский с подпрыгивающей от волнения губой. — Не кажется ли свидетелю, что Низговоров не просто совершал разрозненные, логически не связанные между собой проступки (до решения суда я умышленно не говорю о преступлениях), но осуществлял некую программу, которая нередко получала одобрение и поддержку со стороны губернатора и других особо приближенных к нему лиц? Что Низговоров всеми доступными ему средствами противодействовал либеральным реформам, начавшимся в городе осенью прошлого года?

— Мне не кажется, — проворчал Щупатый. — Я это просто знаю.

Свидетель Биргер заявила, что она может говорить только о том, что видела своими глазами. Поджог, убийство, изнасилование малолетней — все это обвинения сомнительные, потому что недоказуемые. Что касается покушения на губернатора — это полный абсурд, потому что Потап Степанович был и остается едва ли не единственным и уж во всяком случае самым могущественным покровителем Низговорова. Плакат на театре и кое-какие графические работы этого художника, волей случая ставшие ей, Нине Мордуховне, известными, — явление само по себе страшное, разрушительное, но, увы, не подпадающее под статьи уголовного кодекса. На Западе принято думать, что моральный и духовный урон от подобных творений меньше, чем от ограничения свободы творчества; с этим можно поспорить, но такова сегодня мировая практика, и с ней приходится считаться. Мы же не хотим попасть в число стран-изгоев, стать продолжением «оси зла» и снова очутиться за железным занавесом? Политические взгляды, о которых говорил секретарь Асмолевский, — это тоже личное дело каждого (если речь, конечно, не идет о насильственном захвате власти, изменении государственного строя и других уголовно наказуемых видах политического экстремизма). Другое дело, что чиновник не имеет права руководствоваться в своей работе теми или иными партийными убеждениями, когда они идут вразрез с государственной политикой, и уж тем более чинить этой политике помехи, дискредитировать ее в глазах населения. Такие действия чиновника следует квалифицировать как измену. Советник Низговоров совершил измену не однажды. Пользуясь болезненным состоянием Потапа Степановича и доверием, которое тот неизменно оказывал своему советнику, Низговоров окружил губернатора своими друзьями-приятелями, темными личностями, которые пытаются влиять на самые важные, судьбоносные решения власти. Личности эти всем известны, но она, Нина Мордуховна, не побоится лишний раз их назвать: это и бывший путчист Кудряшов, не оставляющий надежды с помощью Низговорова взять реванш, и целитель-шарлатан Турмагомедов, растлевающий городскую элиту, и внезапно разбогатевший молодой владелец так называемой «Абнавы», криминальные дружки которого уже взяли Потапа Степановича в оборот, даже в этом зале не оставляют без присмотра…