Сергей Яковлев - Советник на зиму

— У нее что, крыша поехала? — бросил Дима в пространство.

— …И завхоз башни, зачем-то назначенный комендантом города, — упрямо продолжила Нина Мордуховна. — Потап Степанович, мы живем все-таки в мирное, гражданское время. В каком нормативном акте прописаны должностные обязанности коменданта? Какие органы и структуры ему подчиняются? Остаемся ли мы с этим назначением в правовом поле? Где гарантии, что сегодня вечером меня на улице не встретят дубинками и прикладами, не вывезут куда-нибудь за кладбище, не утопят в пруду? Где гарантии, что этот человек не введет в городе военное положение, опираясь на штыки, не объявит себя верховным правителем и не посадит вас, легитимного губернатора, под замок?

— А где были такие гарантии вчера? — загадочно спросил губернатор.

— Садись, старая, хватит, — миролюбиво сказал Павлыч.

Выслушали и Мальвину Тимофеевну. Не снимая голубой шляпки, она поведала рыдающим голосом, что за всю жизнь не сталкивалась с более развращенным ребенком, чем племянница Низговорова (чьей пропащей душе она, как настоящая христианка, не может, конечно, не пожелать покоя хотя бы на том свете). Неискоренимость пороков этой девочки свидетельствовала, по мнению педагога, о их врожденном, генетическом характере, в чем Мальвина Тимофеевна имела возможность убедиться при невольных столкновениях с самим Низговоровым: он обладает теми же агрессивностью, нетерпимостью и прочими демоническими чертами в еще более свирепой и опасной форме. На вопрос защитника Кудакина: не замечалась ли у девочки ранее склонность к суициду? — Мальвина Тимофеевна, прижав пальчики к вискам, вспомнила, что Даша однажды уже пыталась покончить с собой, бросившись под машину своего дяди; вероятно, ее болезненная фантазия требовала совершить самоубийство непременно на глазах у Низговорова, когда-то над ней надругавшегося, ему в отместку. Бедное дитя!..

Маргарита Разумовна говорить не хотела, но ее выхода настойчиво потребовал зал. Сказала, что данная церемония кажется ей надуманной и подрывающей авторитет власти, прежде всего самого Потапа Степановича. Что Низговоров, если уж разговор о нем, действительно допускал на работе промахи, у него не сложились отношения со многими сотрудниками администрации («Со всеми кроме вас!» — ехидно вставила Постила), но это не причина, чтобы человеку в шоковом состоянии, только что пережившему тяжелую утрату, устраивать судилище. Разбираться со своим советником должен лично Потап Степанович («Ага, как всегда!» — донеслось с разных сторон), а не какой-то бывший мясник…

— Да чем Некрасов хуже Низговорова? — от души вырвалось у Потапа Степановича.

При этих словах Низговоров, просидевший весь допрос с каменным лицом и никак не отреагировавший даже на выступление Мальвины Тимофеевны, вздрогнул будто от пощечины.

— Маргарита Разумовна, как звали вашего отца? — напоследок спросил Павлыч.

— Разум, — сухо ответила Касаткина.

В зале поднялся смех, который председательствующий с его слабым голосом долго не мог унять.

Гадина, когда ее вызвали, ринулась на сцену решительно и шумно.

— Лентяй, каких свет не видывал! — захрипела. — Отпетый мошенник! Все это знают и молчат! Потому что вас боятся, вы его покрываете! — Она ткнула скрюченным пальцем чуть не в лицо губернатору.

Тут поднял руку Щупатый и сообщил, что в Штатах, например, действует дорогостоящая программа охраны свидетелей; а здесь — опасный преступник сидит без клетки, даже без конвоя. В таких условиях не каждый решится сказать все, что знает…

— Низговоров еще не преступник, это нам как раз предстоит выяснить, — осадил его Потап Степанович. — И я что-то не вижу пугливых. Все говорят больше, чем знают. Продолжайте, и поконкретнее! — сказал он Гадиной.

— А вы мне рот не затыкайте! — крикнула та с возмущением и надолго умолкла, хватая воздух ртом, сухая и темная, как вяленый угорь.

В конце концов нашлась:

— Он вытирал о нас ноги!

Низговоров удивленно вскинулся:

— Ноги? Не было этого!

— Так говорят, — пояснил губернатор.

— Не понимаю, — пробормотал Низговоров.

Дремавший Кудакин (он уже давно заскучал и потерял всякий интерес к процессу, решив для себя, что дело безнадежно проиграно) при этих словах встрепенулся и спросонок заявил ходатайство: его подзащитный не понимает языка, на котором изъясняется свидетельница, надо объявить перерыв и подыскать переводчика. Вероятно, Кудакину просто захотелось покурить. Постила неожиданно для всех поддержала просьбу защиты о приостановке процесса, отметив, что если человек не понимает родного языка — это уже клиника, и потребовала судебно-психиатрической экспертизы.

Оба ходатайства председательствующий оставил без внимания.

Алиса, вдова и мать двоих детей, в течение всего заседания тихо лила слезы и выступать отказалась наотрез. Асмолевский приобщил к делу ее ранее написанную жалобу.

Выждав минуту, губернатор заявил, что настало время высказаться ему.

— Спасибо за все, что я здесь от вас услышал. Вы мне очень помогли. — Такими словами начал свою речь Потап Степанович.

Далее губернатор заметил, что он очень счастливый человек. Редко кто из правителей умирает своей смертью. Похоже, ему выпала именно такая удача. Он очень стар, конец уже близок…

— Ну что вы такое говорите! — прервала его Маргарита Разумовна.

Конец близок, невозмутимо продолжал губернатор тихим голосом, и он надеется, что до смерти ничего плохого с ним, кроме, конечно, самой смерти, не случится. Просто не успеет случиться. Его слушателям трудно даже вообразить, как течет для него сейчас время. Какой ценностью обладают каждая минута и секунда жизни. Чтобы понять это, надо дожить до его возраста. Иногда он берет в руки книгу — а он уже не может позволить себе взять любую книгу, берет только такую, на какую не жаль тратить драгоценное время — и находит в ней то, чего не замечал раньше. Не мог заметить. Но это очень важно, и он хотел бы быть услышанным сидящими в зале.

Сказав это, Потап Степанович развернул перед собой небольшой томик и стал читать:

«Простые люди судят о вещах верно, потому что они пребывают в естественном неведении, как и подобает человеку. У знания две крайности, и крайности эти сходятся: одна — полное естественное неведение, с которым человек рождается на свет; другая крайность — та точка, на которой великие умы, объявшие все доступное людям знание, обнаруживают, что они не знают ничего, и возвращаются к тому самому невежеству, откуда начали свой путь; но это невежество умное, сознающее себя. А те между этими двумя крайностями, кто утратили неведение естественное и не обрели другого, тешатся крохами поверхностного знания и строят из себя умников. Они-то и сбивают людей с толку и ложно судят обо всем.