Сергей Яковлев - Советник на зиму

Простые люди и мудрецы поддерживают течение жизни; а эти его презирают, и им платят тем же».

— Пусть теперь каждый из вас подумает, к какому из этих трех разрядов он может себя отнести, — подытожил Потап Степанович прочитанное.

Зал между тем возроптал. Зачитывать столь длинную и малопонятную цитату большинству показалось делом неcвоевременным и даже глупым. Внимательно слушали только Бабулян (исключительно в силу чиновной выучки и дисциплинированности, едва ли что понимая), Нина Мордуховна (иногда шевеля губами — очевидно, пытаясь вспомнить, откуда это) и Низговоров, вопреки всему не утративший к Потапу Степановичу интереса. Остальные сочли выходку губернатора признаком старческого слабоумия и торопились дать ему понять, что их терпение на исходе. Асмолевский на сцене прикрыл лицо рукой, словно сгорая от стыда. Постила уронила кудрявую голову на колени и тряслась от смеха. Павлыч сидел с видом прилежного ученика, что усугубляло похабство. Щупатый обхватил бритую голову руками, изображая ужас. Маргарита Разумовна задумчиво раскачивалась в такт невеселым мыслям. Кокурина выражала свое недовольство вслух, в форме весьма недвусмысленной и грубой. Но больше других почувствовали себя оскорбленными сидящие в задних рядах: курьеры, машинистки, шофера, уборщицы, вахтеры и прочая обслуга. Они пришли на увлекательное шоу и не были расположены выслушивать скучные проповеди. Им нужны были пикантные подробности, компромат, кошмары, и чем невероятнее, тем лучше: ведь это был первый случай в городе, когда судили чиновника столь высокого ранга. Выпады Постилы и особенно ужимки Асмолевского (он сидел у всех на виду) подогревали недовольство: люди видели, что старый губернатор уже не пользуется уважением, что его никто не боится.

Первым выскочил Миша, который в таких случаях всегда был запевалой.

— Хватит мудрить! Доумничались до того, что зарплату платить нечем! Лучше скажите, когда деньги будут!

Водилы поддержали его дружным гвалтом, к ним присоединились женщины.

— Мы — акционеры города. Мы вас наняли, вы обыкновенные менеджеры! — неслось из зала. — Почему вы так плохо работаете?

Постила больше не смеялась, она выпрямилась и торжествовала.

— Если вы акционеры, давайте так это и назовем! — нашелся Потап Степанович. — Пусть будет не губерния, а открытое акционерное общество! Не горожане, а акционеры! И все тут наше! Выберем всем народом председателя, проверщиков, проведем гласную ревизию. Поделим и посмотрим, сколько получится на каждого.

— Интересная мысль, но не для нашего бюджета, — пробасил Негробов. — Сравните его с бюджетом Нью-Йорка… Ну ладно, не будем про Нью-Йорк, возьмите Буэнос-Айрес или Сантьяго. Не самые богатые, третий мир. Но разница с нами — в тысячи раз! Раздели наши копейки на всех — что в руках останется?

— Там живут сознательные люди, — сказал Потап Степанович. — Нормальные люди с нормальными реакциями. Когда у них воруют — они кричат «караул». Когда кто-то хочет заграбастать, например, систему энергоснабжения или транспорт — они выходят на улицы. Потому что знают, что это их общее достояние. А у нас в одночасье разграбили весь город, присвоили целые отрасли, все службы, все здания, расхватали землю — и никто не пикнул… Что — бюджет? Общественное богатство, общественные учреждения и есть бюджет; а когда ничего общего не осталось — ищите по чужим карманам.

— Передел недопустим! — возмутилась Нина Мордуховна. — Не все получилось так, как хотелось бы, но нельзя же глядеть в прошлое!

— Это резня, это кровь, это… — Щупатый не мог подобрать слов.

— Вы называете приватизацию грабежом? — провизжал взбешенный Асмолевский. — До сих пор мы слышали такое только от кудряшовцев!

— С ума сошел! — буркнула Постила. — Открытое акционерное общество! Я сейчас-то не могу на зарплату наскрести! Не могу нормально заплатить тем, кто вкалывает. Какой-нибудь Низговоров получает столько же, сколько советник Козлов!

— Козлов? — Потап Степанович расслышал, казалось, только это и встревожился. — Маргарита Разумовна, Козлов появился?

— Нет еще, — скорбно ответила Касаткина.

— Потап Степанович, вы ведь тоже немало поимели от приватизации, не самый бедный, поди, человек в городе? — злорадствовал потерявший над собой контроль Асмолевский. У него до блеска побагровели кончики ушей.

— Тут ставились вопросы, — тихо сказал Потап Степанович, в немощи и печали своей совершенно уже равнодушный к тому, как принимают его слова, подчиняющийся только внутренней логике. И все, как ни странно, умолкли. — Первый вопрос: как не допустить перехвата власти, остаться в правовом поле? И другой, в утвердительной форме: нельзя допустить передела собственности… На самом деле переделы и перехваты идут во всем мире постоянно. И все дело тут в том, кто кого перешибет да перехитрит. Правовое поле, даже там, где оно действует, создают себе на пользу небольшие кучки людей, имеющих реальные рычаги и шансы в этой борьбе. Поле это очень одностороннее, силовое. Я ничего не говорю, все другое было бы, может, еще хуже, не зря же столько крови пролито в революциях… Но хотелось бы, чтобы в формировании пресловутого поля приняли когда-нибудь участие все… Весь народ… Нищие, калеки, дети, старики, сумасшедшие, безграмотные… Чтобы не меньшинство решало по-разбойничьи, кого взять в долю, а кого спровадить на тот свет, но все вместе искали выход. И чтобы жили не по наскоро придуманным законам, которые по-всякому повернуть можно, а как-нибудь иначе, входя в ситуацию изнутри, как постигают жизнь дельные писатели и художники… Это так, в порядке рекомендации моему будущему преемнику. И вот бы с чем еще определиться: чего мы добиваемся (если все-таки иметь в виду какую-то общую цель — а ведь без общей цели жить нельзя)? Какой город строим? Что нам милее: капитализм, социализм?..

— Но так нельзя формулировать, это давно устаревшие понятия! — проворчала Биргер.

Асмолевский разыграл для публики восторг, громко загоготал и похлопал в ладоши:

— Наконец-то! Наконец-то задан главный вопрос! Только ответить на него, Потап Степанович, вам следовало давным-давно. А не можете — ответят другие.

— Вот и я говорю, — едко заметил губернатор. На этот раз сарказм прозвучал несколько обреченно, и дальше голос Потапа Степановича вновь стал печальным. — Много наделано ошибок, и я виноват в них чуть ли не больше всех. Так или иначе, за все случившееся при мне несу ответственность. Чего-то уже не вернешь. Девочка вот погибла. За что погибла, спрашивается? И одна ли она?.. Но там, где дело поправимо — я обязан его поправлять. Присвоенное можно вернуть. Не все, конечно, а кое-что можно. Вы получите свои зарплаты, деньги скоро появятся.