Сергей Яковлев - Советник на зиму

«Ох, уж эта очередь! Толпа наглых иждивенцев. Это же социальная база таких подлецов, как Низговоров! Разогнать всех! Пусть зарабатывают, хрюкалы такие!»

«Вы правы в том смысле, что люди должны вернуть себе утраченное за годы власти Кудряшова и ему подобных достоинство, больше полагаться на себя, — осторожно заметил Асмолевский. — Мы не можем заниматься благотворительностью, на это у нас просто нет средств. Но очередь пока сохранится: в ней останутся больные, престарелые, безработные… Те, кому не повезло в жизни. Нельзя огульно охаивать все старое. Очередь — важное завоевание предшествующих эпох. Она живет глубинными народными традициями. Могу обещать одно: никакой торговли номерами больше не будет!»

«Народ живет трудно, — подхватила Софья Ивановна, наконец-то осознав свою оплошность. На носу выборы, надо менять тон. — Люди знают, кто во всем виноват, но им от этого не легче. Очень скоро положение изменится. Извините, но я хочу воспользоваться случаем, чтобы еще раз вдолбить в их поросячьи мозги, потому что они не слышат, не хотят слушать: когда вы станете губернатором — все изменится! А пока — что бы вы посоветовали простым горожанам? Как им держаться?»

«Исполнить то, что назначено судьбой. Рубить дрова, топить печи, стирать белье. В поте лица зарабатывать хлеб насущный. В остальном доверьтесь мне и Господу Богу».

И все звучало искренне и убедительно. Попробуй докажи, что идея вымыть народ тряпочкой принадлежала отнюдь не Низговорову, что он в душе над этим смеялся и даже не пришел на площадь, где совершалось безумное действо, в то время как Асмолевский, наоборот, усердно в нем участвовал! Решение-то принималось коллективно, на заседании правительства, а Низговоров в нем — второе по значимости лицо. Все остальное — вопросы исполнительской дисциплины, и здесь неявка Низговорова лишний раз выставляла его в невыгодном свете…

Однажды ночью чуткий сон Низговорова был нарушен поворотом ключа входной двери. Дверь запиралась снаружи, никто к нему обычно не входил, контактов со стражниками не было. Он даже не видел их в лицо, не знал, сколько их, когда они меняются, да и вообще — есть ли кто там, за дверью. Никаких звуков в последние дни оттуда не доносилось. Накануне как раз кончился ячмень. Во сне звук ключа должен был показаться Низговорову спасительным: сейчас появится коридорный с тележкой, на которой дымящийся кофейник, сливки, ветчина, сыр, яйца, масло, джем, горячие булки… Потом, вероятно, в голове что-то сработало, сознание приоткрылось внешнему холодку, и Низговорову вполне мог, например, почудиться Рябой, втаскивающий в квартиру мешок картошки, за который вроде как уплачено, а вроде и нет, и неизвестно, в какой форме надо благодарить стражника… Потом сработало еще раз.

В спальню вошел рослый человек с маленькой головой. Долго нашаривал выключатель на стене. При свете протянул Низговорову, невольно прикрывшему глаза рукой, бумагу.

— Приговор? — вымолвил Низговоров севшим голосом.

Рябой, всегда бесчувственный как колун, глянул на него в этот раз чуть не с жалостью и отвернулся. Вышел в прихожую.

Низговоров тупо разглядывал рукописные строчки на прыгающем в руке листе:

Приходите немедленно Абнаву узнаете подробности интересующей вас особе. Леха.

Алексей Максимович настрочил свое послание телеграфным стилем, без предлогов и знаков препинания.

— Долго мне ждать? — подал голос из прихожей Рябой.

А потом еще спросил презрительно:

— Что, так и пойдете?

Низговоров в сомнамбулическом своем состоянии направился было за ним в коридор в нижнем белье и ботинках с волочащимися по полу шнурками.

Когда проблема внешнего вида была кое-как решена, Рябой провел его коридорами в служебное крыло и отворил стеклянную дверь на площадку пожарной лестницы — ту самую, с которой Даша ушла в небытие.

— Дорогу-то найдешь? — спросил Рябой, поеживаясь на воздухе. Дальше идти ему не хотелось, да и опасно было оставлять пост: вдруг Павлыч захочет проверить, как охраняют Низговорова. — Только тихо! Чтобы ни одна собака не проснулась! После — сразу сюда.

«Абнава» была погружена во мрак, глуха и мертва. Ни проблеска света в окнах, ни единого признака жизни. Низговоров понуро дотащился до крыльца, поднялся к закрытой двери, стукнул в толстое черное стекло костяшками пальцев. Дверь бесшумно приотворилась, чья-то рука поспешно втянула его внутрь. В темноте он мог скорее угадать, чем узнать Диму. Тот вернулся к стеклянной двери, внимательно оглядел из-под занавески площадь перед подъездом и только после этого знаком приказал следовать за ним наверх — нервно оглядываясь на каждый скрип деревянных ступеней под ногами Низговорова и с угрозой прикладывая палец к губам.

Алексей Максимович поджидал их в маленькой задней комнате с плотно задернутыми шторами. Комната освещалась слабым ночником в изголовье широкого кожаного дивана, на котором в лучшие времена хозяин «Абнавы», должно быть, развлекался с помощницами. Здесь же стояло несколько откупоренных бутылок с парой грязных стаканов. Леша был мрачным и взъерошенным. Стоял посреди комнаты: руки в карманах брюк, оранжевый галстук съехал набок; нетерпеливо покачивался на модных высоких каблуках. Воспаленные от спиртного и бессонных ночей глаза пылали синим огнем, уши оттопыривались пуще прежнего.

— В России нельзя быть европейцем, — глубокомысленно изрек он, едва завидев Низговорова. — Чтобы в этой стране что-то довести до конца, нужен характер Сталина.

Дима присел на диван и молча себе налил, одним глазом преданно поедая шефа, а другой, мертвый, скосив на гостя.

— Я русский, — пробормотал Низговоров.

— Я тоже русский! — заорал Леша. — Патриот своего города! И я живой! Они все мертвяки, а я живой, согласись! Разве это не преимущество?

Он стремительно прошелся по комнате из угла в угол, едва не столкнув Низговорова крутым плечом.

— Свобода, рынок, капитализм! Понавешали лапшу. Братва только облизнуться успела, а они цап! и все к себе. Как сидели при Кудряшове на золоченых стульях, так и сидят. У них все схвачено и поделено. Говорят по-новому, а нутро старое, гнилое…

Резко крутнулся на каблуках, приблизился к Низговорову вплотную, гипнотизируя взглядом:

— Короче, так. Я на тебя ставлю. Будешь делать, что скажу.

— Вы писали мне о другом, — сказал Низговоров.

Леша взвизгнул каблуками, снова пошел мерить стены.

— «Вы мне писали, я прочел…» Диман, что мы ему писали? Ты писал что-нибудь?

— Я?! Нет.

— Вы обещали подробности. Об интересующей меня особе, как вы выразились. Вот записка.

— Ах, особа! Ну, это… Например, Асмолевский. Он интересует? Особа — это же не обязательно баба, верно, Диман? Впрочем, баба тоже есть. Постила. Эх, Постила, кудрявая головка! С-сука…