Сергей Яковлев - Советник на зиму

Переворот, произведенный в умах горожан задушевными словами большого человека (многие уже знали о предстоящем отъезде Щупатого в столицу) и, особенно, увиденной картинкой, позволил, наконец, и самому Асмолевскому появиться на экране и произнести окончательный приговор:

— Это были хищные звери. Волки.

— Валентин Аркадьевич, волки по сравнению с ними просто душки! — воскликнула Шмыг. — Эти твари смеялись над либеральными реформами, над конституцией, над вашим указом. Они — людоеды!

— Волкодав прав!

— Людоед — нет!..

Экспромтом сочинившийся афоризм Асмолевский, следуя примеру цезарей, распорядился вскоре выбить в камне над входом в накопитель башни.

Но до того случилось еще одно малоприметное событие, о котором охочие до сенсаций журналисты поспешили раструбить на весь свет. Во время банкета по случаю расставания со Щупатым, устроенного, во избежание кривотолков, на нейтральной территории — в ночном клубе «Абнава», к губернатору, приехавшему запросто, без особой свиты, на ступеньках крыльца подбежала прорвавшаяся через оцепление маленькая бедно одетая женщина и что-то крикнула. Губернатор будто бы ей ответил; она, сильно волнуясь, выпалила еще несколько фраз — и кинулась на Асмолевского с поднятыми кулачками, после чего была оттеснена охраной. На банкете этот пустячный эпизод никак не отразился.

Если бы не «Новый город», никто бы ни о чем и не узнал. Назавтра в газете появилась заметка о том, что минувшим вечером на площади Победы какая-то безумная нищенка с кулаками и бранью накинулась на губернатора и была насмерть забита охранниками. По уверению автора, он своими глазами видел ее труп и даже ухитрился сделать снимок, который будет опубликован в ближайших номерах газеты…

Целый день весь город, по выражению Постилы, стоял на ушах. Кокурина обвинила газету в клевете, завела уголовное дело на редактора и опечатала типографию. К Павлычу доставили для беседы журналиста. Шмыг уже названивала Павлычу, умоляя его прибыть вечером на передачу: горожане имели право знать, какие дополнительные меры принимаются для защиты их губернатора.

Пришлось открыть карты: да, была попытка покушения, но спецслужбы сработали, как всегда, четко, и террористка-одиночка уничтожена выстрелами снайперов.

А на следующее утро на первых полосах обеих газет красовался большой снимок. Его же много дней транслировали в теленовостях. Автор, тот самый фотожурналист, впоследствии получил за него престижную международную премию. Фотография изображала лежащее на земле в луже крови тело худенькой женщины в черном платье, с крошечным изможденным личиком, изуродованным до неузнаваемости. На месте глаз сочились пулевые пробоины. Левой рукой женщина тянулась к лежащему подле нее ручному пулемету, а в правой сжимала гранату, очень похожую на ту, что когда-то свела в могилу Потапа Степановича.

В городе же из уст в уста, как легенду, шепотом разносили заклятие, будто бы брошенное в тот вечер жрицей Замогильного братства в лицо Асмолевскому: « Человек виноват уже тем, что живет. Всему живому всегда есть за что судить и приговаривать друг друга. Оно, живое, только этим и занимается. Люди стали людьми, когда научились понимать и прощать».

Здесь следы Несговорова обрываются. Факты забылись, да никто особенно и не стремился их связывать и анализировать. Историки нынешней эпохи еще не подросли. Уже к лету если кто Несговорова случайно и вспоминал (близких-то не осталось), то весьма неласково. Известно, как кончают эти художники! Может быть, он умер от сифилиса; может, погиб в пьяной драке или пал от руки ревнивой любовницы; а может, просто не сумел пережить еще одну зиму, выдавшуюся, как на грех, затяжной и морозной, прикорнул где-нибудь на улице с этюдником в своем жиденьком пальтишке и закоченел, и тело его до сих пор покоится в сохранности, вмерзшее в лед, который по причине холодного климата и затруднений с уборкой снега иногда не тает на окраинах города в тени глухих заборов и в глубоких оврагах до новой зимы.

Эту последнюю, наиболее милосердную догадку высказала Гадина в очереди к окошечку театральной кассы, где продавались билеты на выставку художественных ценностей из собрания Кудряшова. Гадина даже всплакнула, помянув непутевого живописца. Несмотря на более чем скромную пенсию и четырехзначный номер на ладони, Тамара Семеновна старалась не пропускать ни одного нового зрелища. Знакомая кассирша всегда приберегала ей недорогой билет или контрамарку.

О Несговорове же речь в очереди зашла потому, что в каталоге выставки значилось среди прочих и его имя.

Кудряшов не ожидал такого успеха своего очередного предприятия. В театральном фойе, переоборудованном под выставочный зал, в эти дни перебывала вся городская элита. Появилась даже чета иностранцев, каким-то чудом прознавшая про выставку и специально ради нее завернувшая на день из столицы, где была проездом из Бангкока в Тронхейм. Кудряшов сразу приметил яркую и, судя по всему, богатую парочку и сам провел ее по залу, давая разъяснения, которые его смазливая секретарша с гладко расчесанным пробором над чистеньким лбом кое-как переводила на английский. Долговязый гость в клетчатом пиджаке невольно морщился при каждом ее слове — но, как он после объяснял со смехом и тоже по-английски, исключительно по причине зубной боли. Кого-то чересчур вежливый европеец Кудряшову напомнил, но кого — он не мог бы сказать: в последний год подводила память, да и немцы эти все были на одно лицо.

Западных визитеров больше всего заинтересовало выставленное в темном углу незаконченное полотно местного художника, на котором изображен был монастырский двор в хмурый осенний день. От пейзажа веяло пронзительной грустью и ничем, казалось бы, не оправданной надеждой.

Кудряшов смог кое-что рассказать об авторе. По его словам, Несговоров был приверженцем традиционной для русских тихой, очень закрытой живописной манеры, почти не находящей, к великому сожалению, отклика на Западе, да и в современной России тоже.

— Это нужно слишком долго рассматривать, а потом еще дольше над этим думать. Нам теперь некогда, мы все зарабатываем деньги! — грубовато пошутил он, стараясь попасть в тон ироничному гостю.

— Странно, — серьезно сказал иностранец. — Я полагал, что этот художник… Что в такое время, как у вас сейчас, художники чаще бывают не традиционалистами, а бунтарями. Мечтают заново переписать жизнь.

— Мы с вами живем в одном тесном мире. Согласитесь, это со всех точек зрения было бы несвоевременно, — веско возразил Кудряшов.

Они посмотрели друг другу в глаза, после чего иностранец первым опустил взгляд.

При всем том, добавил Кудряшов, Несговоров был человеком богато и разносторонне одаренным: он мог говорить о приемах живописи как о способе жить, о том и другом — как о божественном предопределении . Образцом для Несговорова, по его мнению, послужили классические полотна Нестерова, живописавшего в свое время тихую православную молитвенность и блеклую северную природу. Но гость неожиданно выказал глубокую осведомленность в русских стилях и заявил, что монастырские стены, бричка, угасающий пламень поздней осени, этот потрясающий свет надежды (the tremendous hope light) — все вместе это напоминает ему скорее самые сильные страницы из «Братьев Карамазовых» Достоевского.