Сергей Яковлев - Советник на зиму

Низговоров как будто впервые кинул взгляд на свои черные руки, вывалянное в грязи и золе пальто, облепленные глиной ботинки. Тупо молчал.

— Как вам праздник? — продолжала Маргарита Разумовна. — По-моему, все прошло замечательно! Потап Степанович давно так не веселился. Ему особенно понравилось, как вы нас по городу везли. Ну и выдумщик вы, Вадим! Сколько в человеке талантов прячется…

— А у нас в администрации все талантливые! — с вызовом обронила, удаляясь к себе, Нина Мордуховна.

Наедине с Низговоровым Маргарита Разумовна дала, наконец, волю чувствам:

— Господи, что случилось, Вадим? На вас страшно смотреть. Не показывайтесь никому на глаза, а то ведь наговорят, что перепились… Где хоть вас носило?

Впрочем, ответы на вопросы, похоже, ее не слишком интересовали. Затащив Низговорова к себе в кабинет, стала звонить в гараж.

— Сейчас поедете домой, вам надо отдохнуть.

— Он здесь? — с усилием вымолвил Низговоров, едва разлепив рот.

— Кто? Валя Асмолевский? Нет, он уехал по делам…

— Губернатор. Я пойду к нему.

— Не советую. Очень вам не советую. Вы можете лишиться всего.

Загадочная угроза почему-то подействовала. Язык у Низговорова едва ворочался, и все же он принялся довольно бессвязно рассказывать Маргарите Разумовне свою историю — ему хотелось перед кем-нибудь выговориться… Та слушала и не слушала. Вела себя как врач: то вроде заранее знала, на что станет жаловаться больной, то вдруг настораживалась, но так, чтобы не подать вида, не встревожить.

— Вы ведь ее любили, — бормотал Низговоров. — Скажите мне, что с ней стало? Больше ничего, только это.

— Вадим, милый, откуда мне знать, где сейчас ваша подружка? — уклонялась Маргарита Разумовна, изводясь в ожидании шофера. — Я же не ясновидящая. Спросите у завхоза Некрасова, это он у нас ясновидящий…

— У Павлыча? Он же уволен!

— Да кто его уволит! Больничный взял. Говорит, кружилась голова, ничего не помнит. Никогда Аршак Манвелович не даст его уволить.

— Вот как… Губернатору не даст?

— Вы что, хотите, чтобы Потап Степанович лично занимался всякой ерундой? Мало у него дел!

Низговоров воспринимал все как будто издалека и сквозь густую пелену, но все-таки до него дошло, что со вчерашнего вечера многое изменилось. Он замкнул уста.

Исключение сделал только для Алисы. Когда та, ничего не подозревая, пришла убирать квартиру, Низговоров оторвал разбитую голову от подушки (к вечеру ему стало хуже, появилась тошнота) и задал ей все тот же вопрос: где Маранта?

— Дома, поди, где же ей быть еще, — простодушно ответила Алиса. — Дом у нее теперь большой, надо и натопить, и прибрать…

Она ничего не знала про пожар. Низговоров попросил ее передать брату, что хочет как можно скорее с ним встретиться, и провалился в тяжелый, полный бессвязных кошмаров сон.

Ближе к ночи его потревожила вызванная перепуганной Алисой пожилая фельдшерица (по ее особой холеной стати он догадался, что это мать Асмолевского), наложила на голову повязку и долго оставалась возле постели, в расчете, видимо, услышать какие-то невольные признания в бреду. Низговоров лежал с закрытыми глазами и терпеливо ждал, когда она уйдет.

После этого он уже не уснул. Как будто постоянно пребывал в забытьи, но в то же время ни на минуту не переставал помнить о Маранте. Он был не настолько наивен, чтобы усомниться в умышленном поджоге. Чего стоил один только головорез, выполнявший чьи-то инструкции. После скажут, конечно, что это был пожарник, что он вынужден был пойти на чрезвычайные меры, спасая Низговорову жизнь, уберегая его от огня. И для того же, видимо, Низговорова в беспамятстве перевезли на площадь, бросили в кучу мусора и пепла, оставшуюся после сгоревшего соломенного чучела. На спланированность злодеяния прямо указывало и запальчивое признание Биргер. Похоже, сама-то Нина Мордуховна в этом не участвовала, лишь предвидела нечто подобное и теперь искренне огорчена происшедшим, но боится выдать свои чувства. Все чего-то или кого-то страшно боятся. Кого? Неужели дряхлого, беспомощного старика? Низговоров перебирал в уме оброненные губернатором в разное время реплики, которые могли иметь хоть какое-то отношение к Маранте и оттого глубоко врезались ему в память: загадочное предостережение не водить компанию с «жидовкой», которая получает наказы «от самого папы римского»; упоминание о плясунье, которая живет на кладбище с котом и неизвестно что с ним делает; раздражение по поводу хорошего знания иностранных языков; наконец, догадку о принадлежности «этой, которая с котом», к какому-нибудь тайному ордену, об ее осведомленности в каббале… Вспомнил и радостный блеск в свинячьем глазу Потапа Степановича, когда он, Низговоров, плохо отозвался о Маранте, фактически подтвердив ранее слышанные от старика бредни. Оставалось понять, какое отношение имеет губернатор к поджогу. Он водит, или его водят? Сам отдает преступные приказы, или кто-то разбойничает за его спиной, а затем шантажирует, требуя политического прикрытия? То и другое было одинаково вероятным. В любом случае знать всю правду мог только он, губернатор. В том числе и главную правду о судьбе Маранты.

С лихорадочным нетерпением Низговоров представлял себе, как войдет утром к губернатору, расталкивая челядь, как взглянет на замешкавшуюся Маргариту Разумовну, чтобы та выскочила из кабинета, поджав хвост, а затем возьмет старика за шиворот и — силой ли, уговорами, мольбами — выбьет из него признание. Надо дождаться утра!

Мир, в котором Низговоров до сих пор обретался и цену которому, казалось бы, хорошо знал, только теперь предстал во всей обнаженной фальши. Он уже не понимал, как мог терпеть от самых разных людей столь наглую и бесцеремонную ложь в течение долгих месяцев, что заставляло его самого в этой лжи участвовать. Хотелось немедленно раскрутить события назад, подобно киноленте, вернуться к отправной точке, начав расколдование с Маранты, с «навороченных» ею, как однажды выразился Кудряшов, вокруг себя мифов.

С них-то, чудилось, пошли и прочие, совершенно уже безумные, дела.

Почему он сразу, в самом начале все не прояснил?

Почему, столь сильно озадаченный таинственными противоречиями в судьбе Маранты, не выложил перед ней в первые же дни знакомства все обрушившиеся на него версии и не спросил, которая из них истинна? Ладно, в ту пору он был без памяти влюблен, надеялся на взаимность, боялся спугнуть Маранту, считал ее манеру темнить и уклоняться от прямых ответов неотъемлемым свойством одаренной души и даже, быть может, хорошим тоном; но почему не пришел к ней после, уже став советником, не попросил на правах старого друга сбросить все личины и открыться? Ведь к тому времени они оба, каждый по-своему, успокоились, перестали ждать и надеяться, им незачем было морочить друг другу головы. Низговоров продолжал ее заочно любить, однако это уже была любовь не к блестящей загадочной актрисе, вхожей в некие заманчивые высокие сферы и способной творить чудеса, а просто к женщине, пускай и очень талантливой, но не слишком счастливой, и все лишнее, всякая показуха такой любви только досаждали. По характеру, да и по роду своих занятий оба они тяготели к подлинному, к предельной искренности и открытости. Для обоих настоящая жизнь была не менее интересна и значительна, чем придуманная… Какой же смысл в продлении маскарада?