Татьяна Таран - Список мечт. Повести и рассказы

Несколько минут назад она обратилась ко мне и соседу слева, уже сидевшим на своих местах, с извинением:

— Простите, моё место у окна. Пропустите, пожалуйста, — сказала она.

С такой фигурой, как у неё, можно пропустить, не выходя в проход между рядами. Пройдёт, как тень. Но мы с мужчиной встали, уступая место этой высокой, тоненькой девушке в плотно обтягивающих джинсах.

Проскользнув мимо нас, она невесомо опустилась в своё кресло. Покрутившись, пристроила меховую курточку в зазор между правым подлокотником и овальным блюдцем иллюминатора, защищаясь от струящейся от него прохлады.

От десятков других пассажиров, прошедших мимо нашего ряда в глубину салона, её отличала медицинская маска (а, впрочем, в разгаре сезон простуд, что удивительного?) и художественно намотанный на голову тонкого кашемира шарф. И ещё — бледность той части лица, какая оставалась доступной взору в границах шарфа и повязки.

Публика же в самолете, напротив, через одного была загара цвета бронзы. В майках с надписями «Holiday», с принтами либо слонов и попугаев, либо заснеженных гор на сумках-пакетах в левой руке. А в правой — ещё по два-три пакета из аэропортовского магазина дьюти-фри.

Зимние каникулы, проведённые под пальмами или на лыжных курортах, выдавали счастливцев загорелым цветом лица. Ну и улыбками, ширина которых зависит, по всей видимости, от длительности и дальности туристической поездки.

Началось мягкое движение аэробуса по взлётной полосе. Заурчало нутро железной птицы, двигатели прибавили оборотов. Разгон по полосе, взлёт. При первых его секундах будто кто-то очень сильный придавливает твоё тело в глубину кресла большой мягкой подушкой. Самолёт качнуло вправо, совсем немного, и ещё раз — в другую сторону.

Как-то неуютно стало, когда снова дернулось крыло в видимости иллюминатора. Но вот уже из-под брюха авиалайнера послышался привычный скрежет закрываемых люков шасси.

— Вы слышали? Шум этот? Звук какой-то непривычный и неприятный. Это шасси убрали? Или они не убрались ещё? Какой-то лётчик не ас, как наклонил самолёт на взлёте, вы видели? — Девушка заговорила со мной без всякого предисловия, сразу выдавая с головой свою аэрофобию.

Глаза моей попутчицы, обращённые ко мне с мольбой о сочувствии, раскрыты на максимальную ширину. Брови, тонкой полоской обозначенные на надбровных дугах, взметнулись к середине лба.

— Да, неровно как-то, не гладенько, — соглашаюсь я с попутчицей. — Ну, ничего страшного, взлетели же. Смотрите, уже город далеко внизу.

Девушка отвернулась от меня и, отклонившись телом вправо, посмотрела в иллюминатор. Пальцы рук при этом всё так же хваткой осьминога сцеплялись с краями подлокотников.

Беспокойная соседка мне попалась в этот раз, — подумала я. Будет трястись весь рейс от страха, и мне нехорошо будет. Я тоже не с большим удовольствием полёты переношу. И надо что-то делать, чтоб этот страх не передался и мне. Решила успокоить и её, и себя:

— Да не волнуйтесь вы так! — обратилась я к ней. — По статистике, воздушный транспорт самый безопасный из всех.

И я, на правах старшей по возрасту, положила свою тёплую руку на её тонкое предплечье, холодное даже сквозь ткань джемпера. Мой решительный жест по спасению человека из паники сработал. Мышцы левой её руки ослабли, пальцы освободили угол сиденья, спина расслабилась, глаза посмотрели на меня уже без прежнего ужаса.

— Спасибо. Я очень волнуюсь на взлёте. И на посадке тоже. Эти взлёт-посадка, взлёт-посадка, — девушка от волнения говорила рефреном.

Минутная пауза, снова её взгляд направо, к солнцу.

Я убрала свою руку. Дальше справится сама.

— Знаете, — опять повернулась ко мне, — полгода назад мы с подругой летали в Италию, и вы не представляете, что мы пережили в том полёте! Зона турбулентности была какой-то аномальной, пилот «нырял» носом вниз, потом задирал самолёт кверху, искал баланс, потом просто тихо «падал». Пассажиры в панике кричали, стюардессы привязались ремнями к своим откидным табуреткам и никак не реагировали на наши вопли. Наверное, им так положено по инструкции, чтобы показать пассажирам невозмутимость и спокойствие. Нам от этого не стало легче. Это безумие в воздухе длилось недолго: минут пять, может, восемь, но мне хватило. Такого страха я тогда натерпелась!

— Вам просто не повезло, — решила я поддержать разговор, чтобы снизить накал её эмоций. — Такая сильная тряска случается, ну, может, в одном из двадцати полётов. Поверьте мне, я часто летаю. Да и вообще, турбулентность в авиации — это как езда по бездорожью на легковом автомобиле. Трясёшься и подпрыгиваешь на ухабах. Неприятно, конечно, некомфортно, но не смертельно же! Можно потерпеть. Тем более, что другого способа перебраться на Родину для нас с вами в данном случае нет. Пароходом ведь гораздо дольше. Правда же?

— Да, правда, конечно, — девушка уже немного снизила градус своего волнения. — Я летаю этим маршрутом каждые три недели, регулярно в течение пяти месяцев. И такой турбулентности, как в полёте над Италией, действительно больше ни разу не было. Но всё равно страшно, и каждый раз снова эти взлёт-посадка, взлёт-посадка…

Напряжение первых минут полёта затруднило и без того учащённое её дыхание. Пытаясь справиться с ситуацией, девушка сняла медицинскую маску. Повернувшись в мою сторону, улыбнулась мне виновато, что вот мол, держала интригу, но пришлось раскрыться. Я улыбнулась ей в ответ. Лёд растаял, страх полёта наконец-то отступил.

Какое у неё оказалось красивое лицо! Тонкая светлая кожа на щеках и шее, пухлые, покрытые лёгким розовым блеском губы, идеально ровный маленький нос.

И глаза — они идеально совпали теперь с общим абрисом лица. Светло-серые, распахнутые, без накрашенных ресниц. Только подводка карандашом во внешних уголках глаз очертила более чётко их контур. Тонкая, еле заметная сетка морщинок «гусиные лапки» лишь придавала девушке естественной женственности.

Вкупе с девичьей фигурой на вид ей не больше тридцати лет.

— Маску я на входе в аэропорт надела, — объяснила она свой жест. — Там так много транзитных пассажиров со всего мира, вирусы страшные ходят. Эбола эта, опять же, гриппы птичьи, свиные, всякие, — а мне нельзя болеть.

— Да всем нельзя, кому же хочется, — согласилась я.

— Нет, конечно же, всем нельзя, не только мне. Но у меня иммунитет сейчас такой, ослабленный. После химиотерапии он у всех слабый. Потому что меняется состав крови.

И посмотрела на меня испытующе.

Химиотерапия — значит онкология. Рак… Такая молодая!

— Вам сколько лет? — спросила я первое, что пришло в голову. Чтобы не выдать свои чувства.

А какие они на самом деле сейчас у меня? Я не знаю. Удивление? Печаль? Сочувствие? Сожаление? Сострадание?