Игорь Чернавин - Необъективность

Теперь каждый шаг напоминал отжимание и занимал иногда по минуте. Он уже не мог позволить себе о чём-то заботиться, думать — остановиться и переждать стук в висках, и вдохнуть падавший на него сверху воздух, и всё снова. От объёма, лежащего сзади пространства, стоило лишь оглянуться, начинала плыть голова, возникал страх завалиться на спину. Потом и это прошло — остались лишь он, идущий вверх по огромным камням, отражающий, будто звенящий от радиации света, белый склон, и уже близкое небо. Иногда он подолгу, так, что начинал замерзать, отдыхая, сидел, как будто пытаясь что-то понять, и опять — он, склон и небо. Когда сил точно не осталось, как-то почти незаметно, случилось то, чего он позабыл уже ждать — он вдруг вышел наверх в сильный и ровный, по-настоящему верховой ветер. Облака, будто оккультные серые звери, быстро летели навстречу, словно бы им, наконец, дали выход из этой свободы и они вновь найдут нерв, чтоб жить дальше и, тая, делать, что должно по их законам. Перед ним ровно и плавно скругляясь, шёл пружинящий под ногой луг — кустарничек в палец длинной и желтоватая травка — вершина хребта, и, чтобы заглянуть на ту сторону гор, оставалось пройти метров триста. Можно не торопясь оглянуться на лежащую сзади него пустоту, найти точки ползущих по камню людей — он сделал это. Справа, в полукилометре по гребню, остроконечная, как пирамида, поднималась наивысшая точка. Если бы не уставшее тело, идти здесь было б легко — среди камня часто встречались лужки, как видно ветер занёс сюда почву. Без желания, понимая, что это последний рывок, автоматично, он снова стал подниматься, и опять — вверх, стена в небо.

Пройдя на большой камень, лежавший выше других, он присел на эту холодную плоскую глыбу. Подъёма чувств больше не стало. Когда он уже ушёл с этого камня и сел за ветер, подошли остальные, кто — где присел, будто странные птицы, и все молчали — им видимо тоже уже не хотелось смотреть на затопивший всё снизу простор и на холмики гор, уходящие в дымку, небо и всё остальное. Всё, кем они были здесь — теми, кто ходит. Из ветхих обломков бревна, оставшихся от тригапункта, между камней они развели костерок, здесь, на свету его огня почти не было видно, но от его слабого дыма стало немного спокойней. Вода из фляг была выпита ещё на подъёме, и пришлось искать и пить дождевую, скопившуюся кое-где в ложбинках на камне. От ветра их закрывал огромный куб камня — сидя под ним, они вповалку привалились друг к другу. Размытые облака тихо плыли над ними. Он полулежал на камнях, положив голову на колени — на ярко-голубое трико девицы, сидевшей рядом — она навалилась плечом на выступ камня и только на миг опустила глаза на него от неба, бегущего сверху. Погода тускнела, незаметно разросшись, низкие облака клубящейся пеленой медленно наплывали навстречу. Всё это сон, тот, в котором они утонули.

Он встал, и кутаясь в, такую тонкую здесь, штормовку, прыгая с камня на камень, пошёл к дальнему склону. Здесь, словно весь мир, чуть наклонившись, как в никуда, падал в другую долину на запад. Страна в стране. И эта вся география жизни. Здесь совсем нет ложных целей, но здесь ни в чём нет и смысла. Облака то ли где-то там зарождались, то ли шли издалека, и он подумал, что, может быть, они так же вот пролетали и над его тополями у окон, и над сероватым асфальтом. …Было мягко, приятно лежать на войлоке из кустиков и сухой чёрствой травы. Невзирая на всеобъемлющий ветер, подобралась лёгкая дрёма и из шелушащейся пустоты, почти проявились большие неясные лица.

Он сел, закурил, как и всегда, когда облака ещё не уплотнились, и когда в них летит ветер, возник островок неба и света, слепящим глазом ударило солнце. Живое пятно, задев на мгновенье его, так, что он вдруг заблудился, словно бы уронив, позабыло о нём, ушло дальше за камни. От нечего делать он стал спускаться вперёд и, выйдя на небольшую площадку, в метёлочках трав, низко лежащих по ветру, остановился. Ещё один, но уже узкий луч, быстро промчавшись по морю леса внизу, пробежал перед ним — знак непонятного мира. Но что-то было здесь за тишиной. Места, конечно, не люди, но и у них есть свои настроения, как те, что созданы этой горой и теперь в нём поселились.

Мир это солнечность, тени, закономерность здесь строит картину, он жив лишь только формально. Он полудремал, зависнув между толчков и качаний, пробиравшегося по рытвинам грунтовой дороги «газона». Мотор замолчал, и его наклонило вперед — ноги плоской подошвой сапог привычно уперлись в дно отведенного им металлического кармана, голова качнулась так, что колючий подбородок уперся в шею. Рука автоматически поднялась и ухватилась за ручку-трубу. Он открыл глаза. Полусны, полумысли — лохмотья чуть серого газа медленно двигались в поле сознания, их шепот что-то навязывал, давил на мозг и на душу. Одновременно, глазами он видел стекло, следы высохших капель снаружи и мутный слой пыли, оводов — то ползущих, а то бьющихся здесь изнутри, и — нависшие ветви деревьев, и — бело-серое небо. Анвар открыл дверцу с другой стороны и, повернув к нему веснусчатую луну-лицо, произнес — «Приехали, так я и думал». Он только кивнул — поломка и вправду давно ожидалась. Чуть склонив голову набок, он видел — Анвар убирает чехол и щитки, сует руку в горячий движок. Это все много раз уже было: зимой, когда пробитая бульдозером колея была на метр глубже поверхности снежного поля, осенью — между желтых берез, и весной — среди чавкавшей грязи. Тело не нашло нужным вполне проснуться — все это было. Кружение между лесов, скважины, люди, поломки, оводы на посеревшем стекле — все то же самое, как полусны, только навязчивость здесь проявлялась иначе, но одинаково все было чуждым. Жизнь по их правилам была нелепой, работы — много, тяжелой; и дальше — то же. Стоило остановиться, как это, скажем, сейчас — ни там, ни здесь, делалось ясно, что всё — кисея, уровни в тихом болоте. Он смотрел перед собой на темно-защитную краску панели, и на дорогу, идущую между деревьев, и на траву, и на сны-лоскуты, слышал — как стукал железом Анвар, и как жужжит рядом овод, ощущал — как тихо движутся чувства-пиявки, как затекла на сидении спина, как жар идет от мотора. И все, как дым — исчезающее пусто. Анвар закрыл крышку мотора и бросил сверху чехол.

— До деревни здесь пять километров, надо идти за буксиром, конец дня, никого не найти. На, повысишь культуру. — достав из пакета, Анвар положил рядом с ним на моторе журнал, взял сигареты и куртку и, хлопнув дверью, пошел по дороге, исчез за кустами. Оставшись один, он открыл форточку и ладонью согнал в неё оводов, эти плоские серые пули чуть-чуть покружились, но все же ушли. Изнутри журнала тянуло тоской, он повернул его книзу обложкой. Машина встала не на солнцепеке и вот теперь остывала, уже легче стало дышать, мягкий воздух из леса смог, наконец, проникать внутрь кабины. Тихо; порой, как стада — одним вздохом, шуршали деревья, и иногда посвистит рядом птица, но в целом было спокойно. Он всё смотрел за стекло, где так недавно исчезла фигура Анвара, думал, как тот там бредет — тоже на дне океана.