Игорь Фёдоров - Две истории

— Кто приходил? — поинтересовался Никита, плюхаясь в кровать.

— Бывший парень, — не стала скрывать Катя.

— Хотел все начать заново?

Катя беспомощно развела руками.

— Да он даже не знал, что все закончилось.

— Да ты крутая, — удивился Никита, — могла бы позвонить, что ли. Ради приличия.

— Мы поссорились, а его номер удалила.

— Бедный юноша. А в записной книжке?

— Нет у меня записной книжки, — пододвинула косметику и открыла карманное зеркальце, — и телефонного справочника тоже нет.

— А в сетях?

— Нет его в сетях.

Никита сел на кровать.

— А вот потеряешь телефон, где будешь меня искать? — он потянулся за штанами, — Меня в сети тоже не наблюдается.

— Чего тебя искать? — грустно улыбнулась Катя, — Вот он ты, здесь.

Читатель может предположить, что Егор обязательно вернется и отвоюет свою Катю у этого проходимца. Многие истории так и заканчиваются. Нет, мой друг. Егор, этот замечательный парень, больше не появиться на страницах нашего повествования. Потому что я, как жесткий и беспощадный автор, так решил. Да, Егору будет трудно, ему будет больно, но он обязательно найдет свою любимую, они проживут долгую счастливую жизнь и умрут в один день ровно через сто лет в окружении детей, внуков и бессчетного количества правнуков. Я, как автор, знаю это стопроцентно.

А вот расплата нашей Кате за содеянное не заставила себя долго ждать.

Костер чуть ослабел, языки пламени стали меньше, дрова уже радостно не щелкали. Катя со злостью подкинула в огонь несколько толстых веток и, обращаясь к небесам, с вызовом крикнула:

— А вот обязательно еще раз надо напомнить, какая я дрянь?

Небо молчало, огонь от сытости раздулся. Катя опять посмотрела на пламя и сцены из ее жизни, замерзшие, как от нажатия кнопки «pause», вновь ожили.

Так надо.

Как ты к людям, так и они с тобой. Как аукнется, так и откликнется. Много пословиц и поговорок придумано нашими предками в наседании своему неразумному потомству, то есть — нам. Кто бы еще прислушивался к мудрым советам.

Когда в Никите проснулась его давняя любовь, для Кати он был просто человеком, влюбленным и забавным. Но когда те же чувства стали проявляться в ней самой, Никита начал сдавать назад. Его пыл стихал в то время, когда Катя готова была его часами слушать, раскрыв рот. Он с меньшей охотой отвечал на ее звонки, она звонила ему каждые три часа с идиотским вопросом «ты меня любишь?». Он хотел побыть один, посмотреть свой любимый фильм, она звала его в этот мерзкий театр, на каких-то там Ерошиных, Богословских, Васюковых. Этих гениев современности, будь они не ладны. Он их ненавидел. Ненавидел их кривляние, называемой игрой, дешевые декорации и антракт, потому что из-за антракта выйти из театра (и попасть домой) можно на двадцать минут позже.

На вахту Никита уезжал уже с радостью, двадцать дней работал по-стахановски, возвращался с грустью и тоской. А тут опять его ждали очередные свидания, а свидания проходили почти всегда в театре. В остальное время Катя пыталась устроиться на работу.

Не в правилах Никиты было выдумывать причины, чтобы пропустить очередную клоунаду. Он не собирался «болеть» и заниматься «более важными делами».

— Больше я в театр ходить не буду, — сказал он с твердостью застывшего цемента, а в цементе он понимал больше, чем в спектаклях.

— Это почему еще? — не удивилась, а возмутилась Катя, — Скажешь тоже…

— Я его не люблю, я некультурное быдло, и меня тошнит от всего этого сброда.

Дав Кате ровно столько времени, чтобы понять смысл его слов, но не успеть ответить, он продолжил:

— Именно — сброда. Показывать один и тот же спектакль десятки раз в разных городах и при этом зашибать деньгу, это надо иметь колоссальное терпение.

— Но…

— Но невозможно играть в сотый раз так же искренно, как в первый. Это уже рутина. А пока они все доедут до нашего города, их запал проходит. Все их монологи мертвы, а герои двумерны. Им хочется поскорее все закончить, а некоторые к занавесу уже еле на ногах стоят.

— Ты стопроцентно не прав.

— Да я с плитку кладу с большей душой, чем они играют.

Катя обиженно молчала. У нее уже был опыт в полемике насчет театра. И опыт показал, что результат возможен только при двустороннем компромиссе, а сегодня уступать никто не собирался. Но ее останавливало другое. Если перепалка приведет к ссоре и разрыву, она может опять потерять своего мужчину, а вот этого ей хотелось меньше всего.

Никита встал с лавочки.

— И нам надо расстаться, — неожиданно сказал он.

Кате словно врезали пощёчину в тот момент, когда она задувала свечи на именинном торте.

— Я охотник и мне нужна женщина, которую надо завоевывать каждый день, снова и снова. Мне не интересно, когда ты кидаешься мне на шею. Я должен наговорить тебе кучу комплиментов, чтобы ты только позволила только чмокнуть в щечку. Сплошной монолит, понимаешь?

— Я легко стану монолитом, — прошептала Катя и встала на ватные ноги.

— Это уже будет просто притворством, — покачал головой Никита, — ты не сможешь измениться так же, как и я. Иначе это будет более худшей игрой, чем то, что вытворяют твои лицедеи. Дай телефон.

Катя с готовностью протянула ему сотовый, в надежде благополучного решения сложившейся ситуации. Но Никита удалил свой номер, стер все сообщения и уничтожил историю вызовов. Катя чувствовала себя униженной и беззащитной. За нее уже все решили, не дав шанса хоть как-то спасти ситуацию.

— У меня в книжке он записан, — тихо проговорила она.

— Конечно, записан, — Никита вернул телефон, — извини.

Он повернулся и пошел в ту сторону, где была его жизнь без Кати и театра.

Легкое дуновение ветра, шелест листьев, солнечные лучи, греющие кожу. Все это не могло спасти от случившегося.

Кате хотелось расплакаться. Слезы могли бы немного облегчить душу, но их, как назло не было. Что-то тяжелое и безысходное опустилось к ней на плечи, заставило сгорбиться. Катя дрожащими руками достала сигарету и опустилась на лавочку. Несколько попыток заставило колесико зажигалки чиркнуть о кремень и вызвать огонек. Такой драмы ей еще не приходилось наблюдать, а участвовать в ней и подавно. Еще совсем недавно она чувствовала себя очень плохо, когда бросила Егора. Но теперь, когда правосудие восторжествовало, это было исключительно гадко. Все же бросать и быть брошенной, это две разные вещи.

В голове словно образовалась каша из эмоций, желаний, непролитых слез — и все это застыло, как на морозе. Словно змеи запутались в тугой клубок, и ни одна из них не может выбраться, и тем самым ослабить узел. Тупик.

Дым от сигареты плясал в воздухе, кувыркался — легкий и независимый.

Катя заглянула в отдел кадров.