Валерий Поволяев - Три дочери

В общем, суп получился с точки зрения мичмана Коваленко, первоклассный. Осталось только его съесть. Но будут ли есть суп женщины, когда узнают, что похлебка эта приготовлена из змеи?

– Давай вначале попробуем сами, а потом уж предложим дамам, – сказал Пирогов.

Мичман был сговорчив, возражать не стал. Хмыкнул с усмешкой:

– Поглядим, что с нами будет.

– Слепой сказал: «Посмотрим». – Пирогов одернул на себе китель, украшенный орденской колодкой. Китель висел на нем, как на одежной вешалке, Коваленко тоже не отличался упитанностью. Война – дело голодное. Мичман читал как-то, что даже при великом Суворове солдаты еле ноги волочили, были легкими, как пух, в Альпах во время похода ветер их свободно сдувал с камней.

Похлебку змеиную ели в землянке Коваленко: Полина находилась на дежурстве, домой должна была прийти только вечером, так что время распробовать деликатес имелось.

– Ну как? – спросил мичман у приятеля, когда тарелки были пусты.

– До войны в Белоруссии я пробовал рыбу, которая называется угрем… Так вот, – очень напоминает угря.

– Это хорошо, – взбодрился Коваленко, – женщинам нашим скажем, что суп сварен из угря.

На том и порешили. Женщины ели змеиный суп с удовольствием, ели и нахваливали, Полина вообще воскликнула с неподдельным восторгом:

– Молодцы все-таки наши мужья! Большие молодцы, раз угря в Черном море поймали…

Война ушла на запад, далеко: ушла и, как показалось Елене Егоровой, очень скоро наступило время, когда наши взяли в кольцо Берлин. Москва салютовала победам наших солдат, бравших город за городом, освобождавшим страны, о которых Елена раньше читала только в книжках по географии.

Раньше они были далекими, словно бы находились на другой планете, а сейчас, несмотря на дым пожарищ, приблизились – рукой дотянуться, конечно, нельзя, но находились очень близко.

Работы у цензоров стало меньше, из писем уже не вымарывались названия городов (прежде всего – мелких), через которые проходили наши части, среди строчек цензоры оставляли и фамилии командиров, а также сослуживцев тех, кто поддерживал связь с домом.

Из Севастополя приехала Полина вместе со своим мужем, статным кареглазым мичманом, с лица которого не сходила улыбка, а стрелки на брюках были наведены утюгом так, что о них можно было обрезаться. На боку у мичмана висел нарядный офицерский кортик – видать, моряк хотел произвести впечатление на Полинину родню.

Но на усталую, задерганную бесконечными стирками Солошу он впечатления не произвел, дед Василий вообще не обратил на него внимания, а вот Елене он понравился. Оглядев критическим взглядом своего нового родственника, она согласно кивнула и сказала сестре:

– Нормальный мужик. Поздравляю тебя, Поль. Где нашла сокровище?

Полина расцвела, будто роза после полива.

– В Кронштадте. Был командиром нашей бабьей шайки-лейки. На него пыталась вешаться едва ли не каждая из нас, но он всех отмел и выбрал меня.

Чтобы доставить Полине удовольствие, Лена достала три билета в Дом Красной армии, – впрочем, дом этот стал уже Домом Советской армии, время внесло поправку в название, – на Вольфа Мессинга.

– Мессинг, Мессинг, – мичман Коваленко наморщил лоб, – что-то о нем я уже слышал…

– Известный маг, умеет читать мысли, предсказывает будущее, занимается гипнозом – в общем, много чего делает. Знаю также, что на его личные деньги были построены два самолета и отправлены на фронт…

– Наш человек, – одобрительно воскликнул мичман, – собирайся, Полина, пойдем с Еленой Васильевной на Мессинга, – Коваленко благодарно тронул Елену рукой за плечо.

Полина удивленно глянула на сестру – ни разу в жизни не слышала еще, чтобы ту называли Еленой Васильевной, в сочетании имени с отчеством крылось что-то незнакомое и одновременно внушающее уважение.

Почти весь зал, где выступал Вольф Мессинг, был заполнен военными, гражданских было всего несколько человек – по пальцам сосчитать можно.

Пока ожидали волшебника и телепата, Елена рассказывала, каков Мессинг, что о нем известно – в общем, то самое, чего нельзя было прочитать в газетах.

– Никто не может разгадать его тайну. Говорят, когда Мессинга в Варшаве арестовали немцы и повели в застенок, он загипнотизировал их, фрицы вынуждены были взять под козырек и отпустить его.

– Так и отпустили? – неверящим тоном поинтересовался Коваленко.

– Отпустили. А вот отец и брат Мессинга погибли. Там же, в Варшаве… Немцы не отпустили их, и Вольф помочь не сумел.

– Прямо так и загипнотизировал? – запоздало спросил Коваленко.

– Прямо так и загипнотизировал. И ушел. Позже немцы, которые его арестовали, признавались, что видели перед собою эсэсовского полковника с железным крестом на мундире. Вот такой у нас Вольф Григорьевич… А в тридцать девятом году он вообще бежал из Польши в Советский Союз, стал артистом оригинального жанра. Этим он занимается и сейчас – читает чужие мысли и никогда не ошибается.

– А чего еще интересного вы знаете про Мессинга, Елена Васильевна? – вежливо и тихо спросил Коваленко.

Елена понизила голос:

– Знаю, что товарищ Сталин не поверил в способности Мессинга и велел ему выполнить специальное задание – прийти в сберкассу и, предъявив там чистый лист из школьной тетради, получить десять тысяч рублей. Мессинг сказал: «Хорошо», вырвал из тетрадки лист и пошел с ним в сберкассу. Там кассир внимательно осмотрел лист, проверил подписи и отсчитал десять тысяч рублей…

Услышав эту историю, Полина даже присвистнула и неверяще покачала головой.

– Это что, действительно было, Лен?

– Действительно было.

– А что потом? Куда он подевал эти деньги?

– Потом был суп с котом. Деньги он, естественно, вернул, тут все было в порядке, а вот с кассиром было плохо – он получил инфаркт.

Угол занавеса тем временем дрогнул, немного сдвинулся, и в образовавшуюся щель на сцену протиснулся интеллигентный человек в черном, хорошо сшитом костюме и густыми темными волосами, небрежно зачесанными назад.

Сделал несколько шагов к краю сцены, сдержанно поклонился залу. Лицо у Мессинга было замкнутым, немного угрюмым, выражение такое, что если бы не надо было говорить, он и не говорил бы… Устал от своих слов и слов окружающих.

Главный зал Дома Советской армии Мессинг, как сказала Елена Васильевна, любил, и понятно было, почему любил – здесь было легко выступать: ряды располагались широко, на сцене отсутствовала оркестровая яма, – значит, сцена не была отделена от зала, зрителей артист видел хорошо и легко определял, кто из них может быть интересен для очередного опыта, а кто нет. Пациентов для себя он находил легко.

Мессинг неторопливо спустился со сцены в зал и, произнося какие-то незначительные фразы об обычности своей профессии (хотя никто в зале не считал его профессию обычной), прошелся по одному ряду, потом по другому. Он изучал людей, сидевших в зале. Коваленко даже поежился, когда Мессинг остановил на нем свой взгляд, – по лопаткам у него пополз острекающий пот.