Ольга Шумяцкая - Я иду тебя искать

Вкратце об остальных. Ольга работала редактором в большом издательстве и была всем довольна. Виктор, как уже известно, был свободным художником. Преуспевал. Не шибко, но преуспевал. То есть по телевизору не мелькал и биллборды со своей физиономией по Москве не развешивал, но заказами обижен не был. Что касается меня, то у меня собственный бизнес, не важно какой — небольшой. Но на ежегодную смену и содержание хорошей машины, классный дизайн в моей сталинской бывшей «трешке», а теперь огромной, полностью перепланированной 90-метровой студии, и отдых, когда хочу, где хочу и с кем хочу, хватает. В общем, все мы — Гриша, как всегда, не в счет — чувствовали себя нор-маль-нень-ко. А вот Он… Он…

В комнату, где мы стояли, вошел человек. Судя по описанию Нашего друга, выведенному в дневнике, это был пресловутый Мосечкин. Не могу сказать, что испытал к нему неприязнь в связи с этим фактом его биографии. Мосечкин как Мосечкин. Ничего демонического, как можно было бы предположить из характеристики Нашего друга. А… не его ли я видел тогда, когда приезжал сюда за ключами от Его квартиры? Не он ли демонстрировал Нашему другу безразлично-презрительную спину?

Мосечкин глянул подозрительно. Видимо, боялся, что мы стянем компьютеры, стоящие у них на столах примерно с Куликовской битвы.

— Что вам, товарищи? — спросил Мосечкин.

— Нам, товарищ, вещи нашего покойного товарища и товарища Коровякина… если можно, товарищ, — пролепетал Гриша.

Я ткнул его в бок. Коровякин-то нам зачем? Разговоры говорить? О чем?

Мосечкин кивнул куда-то в угол. Мы пересекли комнату. В пыльном дальнем углу, за стеллажом, была заткнута коробка из-под обуви. Крышка уже успела покрыться слоем пыли. Мы открыли коробку. Как я и предполагал: три сломанных карандаша, кружка с отбитой ручкой, носовой платок, книжка записная, старая, растрепанная, какая-то дребедень, не помню уже что. Гриша потихоньку начал всхлипывать. Я посмотрел на него. По его щеке криво ползла слеза, держа курс на поникший нос. Если иметь в виду, что Гриша слегка подзабыл о девяти днях, то триумфальное шествие слезы по его физиономии смотрелось несколько нелепо.

— Заканчивай, а? — сказал я.

Гриша шмыгнул носом.

— Мы должны… мы должны… поговорить с Его коллегами! — простонал он.

— О чем?

— О Нем! Они должны поделиться с нами своими воспоминаниями!

Он выскочил из угла и бросился к Мосечкину.

— Товарищ! Товарищ! — надрывно выкрикнул Гриша. — Можно с вами поговорить?

Мосечкин взглянул еще подозрительнее.

— Вы должны рассказать нам о Нашем друге! — не унимался Гриша. — Вы столько времени проводили вместе! Он среди вас! Вы среди Него! Вы должны многое о Нем знать! Каким Он был в коллективе? Вы ведь ценили Его талант, правда? Его нельзя было не ценить! Вы знаете, Он был самым талантливым из нас! А с кем Он дружил? А как вы считаете, Он был инициативным работником? Вы не помните, случайно, сколько научных трудов Он опубликовал? Над какой проблемой работал в последнее время? Скажите название, я запишу!

Я потихоньку подтягивал Гришу за полу пиджака к двери. Мосечкин смотрел на нас с интересом. Наконец он открыл рот:

— Если вы хотите попасть к Коровякину, то по коридору налево третья дверь. И поторопитесь, он скоро уйдет.

Я выдернул Гришу из комнаты. Он был весь красный. Глаза лихорадочно блестели.

— Тебе зачем Коровякин? — грозно спросил я.

Но Гриша, с цирковой ловкостью вывернувшись из моих рук, уже несся по коридору налево к третьей двери. Виктор хмыкнул ему в спину. Гриша дернул дверь и, не постучавшись, влетел в кабинет Коровякина. Мы вошли следом, стараясь сохранять степенность. Коровякин, дробненький дедок, седенький, плешивенький, махонький, копался в ящике стола. Услышав хлопок двери и топот Гришиных ног, он вздрогнул, поспешно задвинул ящик, как будто делал что-то предосудительное, поднял голову и прищурился.

— Молодые люди? — проквакал он, с трудом пытаясь нас разглядеть. По причине старческой слепоты он был не вполне уверен, молодые ли мы и люди ли вообще.

— Друзья покойного друга! — прорыдал Гриша на бегу. — Пришли узнать о Его последних днях в коллективе! — Гриша подбежал к Коровякину, схватил за руку и с остервенением стал ее трясти. — Такое горе! Такое горе!

Коровякин осторожненько вытащил руку из цепких Гришиных лап и спрятал за спину. Мы переминались у Гриши за спиной, не зная, как дать деру и в то же время не потерять лицо.

— Так чем обязан? — опять проквакал Коровякин.

Мы назвали имя Нашего друга и объяснили, что пришли за вещами и вообще… н-да, вообще… не знаем что, но вообще…

— Помилуйте, что же я могу? Я и не знаю ничего, — растерянно сказал Коровякин, который уже не чаял, как от нас отделаться.

На авансцену, танцуя всем телом, опять выступил Гриша.

— Как не знаете?! Как не знаете?! — заверещал он, надвигаясь на Коровякина. Коровякин отступил к стене и вжал голову в плечи так, что наружу торчал только пушистый венчик заячьих волосиков. — Это же ваш ведущий специалист! Гордость отечественной науки! Ученый с таким именем! — напирал Гриша. — Я думаю, мы все должны выполнить свой долг перед Его памятью и общественностью и опубликовать Его лучшие работы отдельной монографией. Институт подготовит труды, а мы, друзья покойного, дадим деньги на издание. Надо срочно создать комиссию по наследию.

Вопрос: откуда у Гриши деньги? Ладно, проехали.

— Как, вы говорите, его фамилия? — пролепетал затюканный Гришей Коровякин. Мы повторили. — Умер, говорите. Вот беда-то, беда. Да, да, припоминаю. В начале сессии, если мне не изменяет память. Это печальное событие, поверьте, очень осложнило нам жизнь. Пришлось отзывать из отпуска сотрудницу, чтобы она принимала экзамены у первого и… да, кажется, у третьего курса. Вы знаете, там такие интересные ребята. Совершенно нестандартное мышление. М-м-м… Простите. Так о чем это я? Да, умер… На кафедре, по-моему, собирали деньги для вашего друга… вернее… не для него, а… ну, вы меня понимаете… — Видимо, он хотел сказать «для того, что осталось от вашего друга», но сдержался и неуверенно продолжил: — Этим моя секретарша занималась, но ее сейчас нет. Вам на кафедре не передавали? Вы зайдите спросите. Всего хорошего, молодые люди, всего хорошего.

— Монография! Научные труды! — взвизгнул Гриша, хотя давным-давно все было ясно.

Мы подхватили его под руки и поволокли к двери.

— На кафедре, на кафедре, — неслось нам вслед. — Конвертик.

В дверях я остановился и оглянулся. Коровякин снова копался в столе, почти полностью засунув себя в ящик.

— А почему на похороны никто от института не пришел? — тихо спросил я.

Коровякин вылез из ящика и удивленно посмотрел на меня.