Ольга Шумяцкая - Я иду тебя искать

— Не буддду… оббещщаю тебе, не буддду… только пусссть жжженитсся на этом… как его… на ппоккойнике, — бормотал мент, запуская в ту же селедку громадную пятерню.

— Не волнуйся, — резонно отвечал папа. — Голову даю на отсечение, жених против не будет. Да за такую красавицу любой пойдет.

Мент кивнул и, не удержав голову, уронил ее в миску с картошкой, благо та уже остыла.

Увидев меня, папа мгновенно сориентировался, взял граненый стакан, налил в него немного водки, подумал, долил остатки из бутылки и протянул стакан мне. По-прежнему дрожащей рукой я взял стакан и опрокинул водку в себя.

— Ну? — строго спросил папа.

— Девочка, — выдохнул я.

— Молодец. Хвалю, — одобрил папа. — Назовем ее Шарлоттой. — И вытащил из-под стола еще одну бутылку.

Впоследствии я сопоставил даты. 1 ноября Жениной беременности исполнилось ровно семь месяцев. Я вспомнил, как она кричала мне: «Надо будет родить в семь месяцев, и рожу!» И родила. Теперь у нее был ребенок, документ об установлении отцовства и ровно месяц до официального вступления в наследство на квартиру.

Уж не ведьма ли она?

В этом месте, наверное, надо написать: «ЭПИЛОГ». Так и напишу.

Прошло два месяца после Жениных родов. Вернее, два месяца будет завтра. Сегодня, 31 декабря, мы встречаем Новый год. Снег в этом году так и не выпал. Погоды стоят осенние, мерзкие по нормальным понятиям. Но мне почему-то нравится мокрое декабрьское тепло. Я стою на улице перед своим подъездом. Мне поручили купить воду и хлеб. Новый год мы встречаем все вместе в Его квартире. Женя не хотела с детьми уходить ночью из дома, даже ко мне. Девочку назвали Шарлоттой. Смешно, но факт. Итак, что у нас с Новым годом? Гриша варит студень. Ольга испекла два пирога — с капустой и яблоками. Виктор принес чертову уйму спиртного и забил им весь холодильник. Алена съездила в какой-то ей одной известный магазин, где пекут домашние пирожные со взбитыми сливками. Денис притащил елку, и мы все, разыскав свои старые детские игрушки, ее нарядили. Папе поручили нарезать ветчинку-колбаску-рыбку, чтобы было как в ресторане. Он это умеет. За последние два месяца, которые он прожил с Женей и Гришей, мы успели не раз убедиться в его кулинарных и хозяйственных способностях. Теперь он ведет кампанию по соединению трех квартир: своей, Жениной — не то в Химках, не то в Мытищах — и той, в которой они живут сейчас. Тоже уже Жениной. Наследство на квартиру было оформлено на Женю и ребенка без проволочек во многом благодаря моему кошельку. Но это мелочи. Кажется, Женя с Гришей собираются папу усыновить. С его появлением и рождением Шарлотты Женя стала меньше третировать Гришу. Как-то смирилась с тем, что он ее крест. И перестала обращать внимание на его закидоны. Теперь она полностью переключилась на папу. Папа принимает ее претензии снисходительно. Только гладит по головке и отвечает с неизменным добродушием: «Девочка моя, только не волнуйся». Девочка не волнуется и репетирует к Новому году какой-то экзотический танец. Я со страхом жду ее выступления.

Наталья тоже сегодня придет. Я говорю «тоже», потому что она больше двух месяцев уклонялась от встреч. Не хотела никого видеть. А чтобы не видеть Дениса, сменила место работы. За это время я видел ее всего один раз, когда заезжал узнать, почему она не подходит к телефону, не случилось ли чего. Был воскресный вечер. Наталья сидела дома, кутаясь в пуховый платок. Жалкая, маленькая, сгорбившаяся. Тогда я впервые заметил у нее несколько седых волос. Уход Дениса стал для нее полным жизненным крахом. Ведь она была так уверена в жизни, которую сама придумала для них обоих, в том, что Денису именно такая жизнь и нужна. Впрочем — теперь я окончательно это понял, — он никогда не удовлетворял ее. Иначе она не скакала бы по Интернету в поисках партнеров. Он не удовлетворял ее не только как сексуальный партнер, но и как партнер по жизни. В их тандеме она была мужиком и уверилась в том, что он без нее погибнет. А он взял и не погиб. Наоборот, расцвел. И она все никак не поймет: как такое может быть? И что ей теперь делать? А я все никак не пойму: почему он с ней жил? Ответ, который я дал самому себе, довольно приблизителен. Ему было удобно ходить на поводке. Это ведь так уютно и комфортно: сидеть в сторонке, выгибать бровь и отворачиваться, когда происходит что-то неприятное. Это ведь так легко: не вмешиваться, когда твою сестру гонят из ее собственной квартиры. И ранку, которая зовется совестью, можно зализать, уговаривая себя, что никакого отношения к этому не имеешь. Но со временем ошейник стал давить Денису на горло. Ранки не очень-то зализывались. Он немного повозился, потявкал, ошейник ослабили, и он решил, что снова станет удобно. Но не стало. Ощутив неудобство один раз, он стал ощущать его всегда. Дальше — известный финал.

Итак, я немного посидел у Натальи и ушел. А что я еще мог? На следующий день я сказал Денису:

— Ты бы к ней заглянул.

— Что это изменит? — ответил он.

Действительно, что?

Кстати, Ольга за эти два месяца тоже стала другой. Ушла ее назойливая бабская суетливость. Появилось достоинство, что ли. Она больше не говорила о супчиках, не опекала ежеминутно Дениса, не благоустраивала его жизнь, не закрепляла его за собой подобострастным заглядыванием в глаза. Ей это больше было не нужно. На людях она даже несколько отстранялась от Дениса, никогда не садилась рядом с ним за столом, не называла домашними ласкательными прозвищами, даже не дотрагивалась и лишь снисходительно позволяла ему приобнимать себя за плечи. Она обрела спокойствие. И уже ни у кого не повернулся бы язык назвать ее хлопотливой бессмысленной курицей. Неожиданно оказалось, что у нее женственная фигура. Бутылочность исчезла, когда она сняла свои жуткие бесформенные темно-зеленые и коричневые костюмы. Денис никогда не смотрел на нее открыто, но всегда видел, где она находится и что делает.

Виктор тоже изменился. Его маска циничного весельчака и балагура, выпивохи и рубахи-парня, которому море по колено, дала трещину. Я все чаще ловил взгляды, которые он бросал на Алену. В них было беспокойство. Правильно ли он себя ведет? Не сморозил ли глупость? Довольна ли она? Он нуждался в ее одобрительных взглядах, снисходительных кивках, улыбках, как батарея в подпитке. Алена его не баловала. Часто глядела строго. Но мне кажется, что в глубине души он ее не боялся. Просто очень хотел до нее дотянуться. Вот и старался держаться на цыпочках. Мне интересно было, сколько он продержится, когда сорвется со своих цыпочек и сорвется ли вообще. Из-за Алены и ее спокойствия я боялся этого момента, но уже не желал его.

Так вот, Наталья. Зная ее нелюбовь к домашнему хозяйству и учитывая депрессивное состояние, мы решили не нагружать ее поручениями, но она позвонила Алене и сказала, что подготовит всем маленькие сюрпризы, завернет в золотую бумагу, украсит серебряными бантами и положит каждому рядом с тарелкой, так что подарки покупать не обязательно. И вот что я думаю по этому поводу: мы так долго после Его смерти ходили по кругу, путались, ошибались, искали друг друга. Мы так много пережили. Мы заплатили за свободу, которую Он нам дал. Каждый из нас узнал другого и узнал себя. Мы ужаснулись, но выжили. А когда выжили, заново полюбили. И простили друг друга по умолчанию. И если в смерти есть хоть какой-то смысл, так, может быть, Он умер именно для этого: чтобы мы освободились, переболели, все пережили, все прошли и все нашли? Впрочем, это мои бессвязные мысли. А кто-нибудь там, наверху, поставленный над нами сторожить, присматривать и направлять, наверное, думает совсем иначе. Ведь неизвестно, сколько она стоит, эта смерть. И стоит ли вообще чего-нибудь. И нас ждут другие испытания, для которых Его смерть стала толчком. А Он будет свободно плавать в небесном тумане и наблюдать за нами. Как мы, освобожденные, суетимся внизу. Ведь Он тоже освободился, только выбрал для этого слишком радикальный способ. Он придумал себе невыносимую роль. Боялся быть настоящим. Боялся жить как все. Сам сделал из себя заключенного. Поставил в рамки и боялся вырваться из них. Ни к кому не пришел. Никого не нашел. Ему просто ничего не оставалось делать, как только умереть, чтобы вздохнуть свободно.