Сергей Комяков - Запрещенная Таня

Александр Николаевич посмотрел на дым, поднимавшийся над Бадаевскими складами. Этот дым уже сливался с сумраком, но отблески пожаров уже подкрашивали его.

— Мы там ничем не поможем, — сказал он сипло, — у нас есть своя работа. Свой боевой пост.

— А вы думаете, что мы сражаемся на нем лучше, чем они там, — и Татьяна зло кивнула в строну складов. Она подумала, что все их радио с комическими и беспомощными репортажами, прерывающимися сводками Совинформбюро ничто иное как старые пулеметы ополчения на некрашеных стальных колесах.

— У нас своя работа, — потупился Александр Николаевич, — мы такие же бойцы Родины, только наш фронт это радиоэфир.

Отвечать на эту дурь Татьяне не хотелось, и она резко отвернулась от Александра Николаевича. Там — вдали уже разгорался пожар на складах.

Александр Николаевич потоптался и пошел к лестнице. Он не погибнет, а просто попадет в первую блокадную зиму. Не придет на работу, его не окажется в больницах, а в ЗАГС не поступали документы о его смерти. С таким долго мучились кадровики и секретчики. Ведь они могли попасть в больницы или быть эвакуированы вместе с семьями или больными. Иногда они пропадали без следа, и никто не хотел гадать, что стало с ними.

Рабочее расписание и рабочее место таких пропавших медленно занималось живыми, как медленно зарастает открытая рана. И только десятилетия спустя в товарищеских посиделках как-то вспоминались такие ни живые, ни мертвые и медленно замирал разговор как бы желая исчезнувшим быстрой и легкой смерти или долгой но невозможной жизни.

Начинало холодать. Татьяна уже носила теплое пальто и шляпку. Миша дождался ее после работы, что было тяжело.

— Смотри, — Миша оказал ей какую-то черную пыль, труху, — мама вчера собирала.

— Что собирала? — не поняла Татьяна, поднимая воротник.

— Остатки сгоревшего на Бадаевских складах. Ты же там была. Подумал, тебе будет интересно.

Она кивнула.

— Когда склады потушили, да они выгорели все. Сил потушить их не было. На их место стали ездить и собирать то, что осталось. Вот что там собирают.

Он как-то спокойно высыпал черную труху на стол.

— Зачем это собирают, — спросила Татьян с брезгливостью и страхом, смотря на черную жирную труху. Эта труха напоминала жирную пыль с крупинками черного угля.

— Старшее поколение, боится голода, — охотно пояснил Миша, — у кого есть время, ездят туда, разгребают большие кучи золы и находят там что-то. Если это хотя бы немного съедобно, то везут к себе домой. Ты же знаешь, что выдача по карточкам будет сокращаться.

Так труха стала оживать приобретать человеческое тепло. Татьяна положила ладонь на кучку черной золы. Зола действительно была жирная, скорее всего это была сгоревшая мука вперемешку с сахаром. Черные кристаллы — угольки были пересыпаны мучной пылью. И там была земля, земля, пропитанная жирным сахаром, но еще не кровью.

— Нас это ждет, — тихо спросила Татьяна, — это мы прогоревшие и пережженные этой войной.

Он поджал губы, отвернулся. Татьяна отметила, как сгорбились его плечи. Ей уже не хотелось, чтобы он сегодня провожал ее домой.

— Миша, ты не ответил.

— А что говорить, — резко обернул он, — вот доживем и увидим. Зачем нам сейчас это обсуждать? Что я могу сделать. Давай доживем.

— Если доживем.

Миша попытался сменить тему:

— Я, почему этот разговор начал. Мама говорила, что склады были разгромлены все. Они не были защищены с воздуха и немцы их разнесли полностью. Там ничего не осталось. Только это, — он снова кивнул на горсть пепла.

Миша еще раз посмотрел на труху и выбросил ее на тротуар. Потряс руку, а потом вытер ее о газету. С каким-то брезгливым сожалением Миша посмотрел на газету, свернул ее и засунул в большой карман своего плаща.

— Там были люди, — Татьяна посмотрела на Мишу, — я их видела там. Когда ездил за репортажем. Ополченцы и милиционеры. Сотни три. А вся защита с воздуха три старых пулемета. Они там были. Я их видела живыми.

Миша тяжело вздохнул:

— Там ничего не осталось. Все ополченцы в одной большой могиле. Там же и милиционеры. Они должны были охранять склады и не могли укрыться. Приказ был таков: не допустить диверсии на складах. Боялись того, что во время налета диверсанты подожгут склады. Так и стояли под бомбами. Немцы их бомбили, а они не могли даже укрыться в блиндажах.

— Почему? — недоуменно спросила Татьяна.

— Таков был приказ, — Миша поджал губы, они слились в тонкую полоску, — они же там не сами по себе были. Их послали по приказу.

Татьяна вспомнила того задумчивого милиционера с трофейной финкой германского диверсанта. Тогда ее потрясла грусть в его взгляде. Как будто он уже тога поникал свою судьбу. Он уже простился с жизнью, а трофейная финка была как тяжелые пятаки на глаза живого мертвеца. И как были веселы ополченцы «пымавшие» немца, оказавшегося совсем не немцем, а старым нашим.

Миша пожевал нижнюю губу и отвернулся к окну закрытому светомаскировкой.

— Мама видела как пожарные, и приехавшие милиционеры сносят в могилы трупы.

Татьяна посмотрела на Мишино лицо серое в усталости:

— Эта война разделяет нас.

— На живых мертвых? — спросил он.

— На понимающих и не понимающих. Эти ополченцы так и не поняли, что немцы разбомбят их. Вот и не прятались по своим блиндажам. Хотя от них тоже защита не велика, но все же. Они все верили им из Смольного, — она кивнула в сторону центра Ленинграда, — хотя они и послали их стоять под немецкими бомбами.

Миша взял ее за руку вышел локтя. Сегодня Татьяна не возражала.

Войну вели ужасно. Татьяна осознавала, что герои революционной войны не могли остановить немцев. И с первых дней такие домашние имена Тимошенко, Буденного, Ворошилова, стали вытесняться резкими, как молнии немецкими именами Бока, Гудериана, Клейста, Гепнера, Лееба. Эти громкие имена, которые советские люди слышали уже в 1940 жестко и артикулировано били по вискам: «танки Лееба» перешли Двину, «Клейст взял Пинск», « войска Гепнера заняли Новгород». Обычные граждане не запоминали имен германских генералов, для них они были какими-то расплывчатыми немцами, накатывающимися с запада. Эта расплывчатость меньше пугала, позволяла понять, что можно биться с теми плакатными немцами, что красноармейский штык проткнет брюхо немецкого барона.

Уже первые поражения поставили перед Татьяной те же вопросы, что и перед десятками миллионов, которые еще могли думать. И не боялись думать.

«Почему столько лет готовились и почему такое произошло?»

«К чему готовились наши генералы и былинные маршалы?»

И самое тревожное и страшное:

«Когда и где это прекратиться?»

Через день после Бадаевских складов немцы ударили по городу. Сразу шестьдесят самолетов пошли на город. Несколько прорвались к центру и сбросили бомбы. Тогда большинству стало страшно. Этот первый удар не был сильным, но он только показал, что скоро все станет куда тяжелее.