Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— Хорошо, что вы регулярно ходите на консультации. Приятно видеть мотивированных студентов. Готовых к труду и обороне.

Танюша улыбнулась шире. Майские праздники обещали не только отдых и хорошее настроение, но и ощущение освобождение от тягот зимы и учения.

Сергей Васильевич попрали очки:

— Ну, что у Вас? Как дела по диплому?

Танюша передала преподавателю папку с черновиками. Он раскрыл папку, полистал:

— Не густо. Однако. Совсем не густо.

Танюша сконфузилась было, но быстро нашлась:

— У меня еще на компьютере есть. Там много.

Сергей Васильевич с пониманием кивнул:

— Сейчас праздники будут. Они длинные. Делать на них вы, конечно, ничего не будете. Но я вас попрошу подумайте. И подумайте знаете о чем. О нашей победе. О нашей с вами победе. Бертольц ее описывала. Но она видела, как до нее дошли. И видела, что с ней стало потом. Образно говоря, она видела как пот, и кровь превратились в патоку и елей. Вы об этом подумайте. Как это происходит.

Танюша опять улыбнулась. Ей нравилось, что преподаватель не напрягает нудными вопросами. Не заставляет что-то читать и конспектировать. Напротив, все идет быстро и легко — разговоры на общие темы, улыбки, обмен любезностями. Так, без труда можно и диплом этот написать и защитить его. Вот с работой хорошей потом куда большая проблема. Впрочем, для девушки работа не так важна, как достойный спутник жизни. Вот это и есть женская карьера и работа. Из неги размышлений Танюшу вывел голос преподавателя:

— Считайте, что задание вы получили. Оно сложное. Не писать, что в голову придет, а подумать. Не как школяр или первокурсник, а как думала и понимала это она Татьяна Бертольц. Там в замерзающем блокадном Ленинграде.

Танюша кивнула и улыбнулась:

— Да. Понимаю.

Сергей Васильевич смерил ее внимательным взглядом:

— Хорошо, что понимаете. Но я жду от вас большего, чем есть сейчас. Начните, наконец, думать!

Сергей Васильевич передал Танюше папку с ее набросками, а ленточку призванную стать символом победы свернул и положил в нагрудный карман легкой куртки.

Как-то неожиданно из магазинов пропало все. Даже то, что было по карточкам. Их можно было отоварить только на работе. Помойки стали грязнее, но выбрасывать люди стали меньше.

Где-то в середине августа город заполнили кошки и собаки. Хозяева, которым стало нечего, есть самим, стали избавляться от домашних животных. Кто-то еще мог прокормить кошку. Но собаки стали неподъемны для всех ленинградцев. Хороших и здоровых собак, вроде овчарок и доберманов пристраивали в армию и милицию. Хозяевам даже платили за них деньги. Но большая часть четвероногих была не нужна никому.

Те из хозяев, кто был из жалостливых вывозили своих собак в лес и оставляли там. Наверное, у таких хозяев была надежда, что городские собаки смогут прожить в лесу на подножном корме.

Другие топили своих собак в речках и в Финском заливе. Однако, большая часть не могли сделать ни того, ни другого. Такие просто выгоняли собак на улицу, а чтобы они не вернулись то собак бросали вдали от дома.

Татьяна видела таких несчастных во множестве. Они жалостно стояли около магазинов и подъездов домов. Жалостливые глаза голодных собак показывали, предсказывали будущую судьбу ленинградцев. С холодами все собаки исчезли. Куда их дели, и кто занимался никто не знал, да и не интересовался.

Завмаги и продавцы стали выметать короба, трясти мешки из — под сахара, крупы и чая. Те из ушлых жителей, кто успел запастись в первые дни войны спичками и различной бакалеей, в августе стали скупать клейстер и кожаные вещи.

Рынки еще работали, но дороговизна на них была страшная. А цены постоянно росли. Соседка Аня, ходившая на рынок менять старые ботинки дочери на картошку, рассказала, что одного из продавцов пытались обвинять в жадности.

— Представляешь, Татьяна, они кричат ему: «жадный ты, советская власть тебя покарает, а он им — пусть карает! Видал я вашу советскую власть! Жрать все хотят!»

— Дела, — покачала головой Татьяна, которую эти бытовые мелочи не занимали, питалась она в столовой Дома Радио, а ее пайка и карточек пока им хватало.

— А еще, — добавила Аня, — говорят разное. В трамвае, когда с рынка ехала, говорили, что на рынок постоянно, с утра ездят машины.

— Какие машины? — не поняла Татьяна.

— Черные, — четко сказала Аня, — это машины тех, кто не получает пайки высшей категории. Выходят из них жены или домработницы. Покупают мясо, птицу, зелень разную. И все по бешенным ценам. Из-за них и цены такие дикие. Не было бы этих буржуев, то цены были бы куда ниже. А так рабочему человеку уже на рынке и делать нечего.

— Совсем нечего?

— А то, — Аня махнула рукой, — представляешь Таня, сменяла я почти новые Дашкины ботинки, она только весну и отходила на четыре кило картошки. Четыре. А там тьма тех, кто меняет вещи на еду. Все тянут. И вещи и картины и патефоны, приемники, хотя их сдать все должны были.

— И берут? — Татьяна подумала, что ее кофе уже заканчивается, а без него писать по очам или сидеть у постели Коли после приступа очень тяжело и тоскливо.

— Да все берут, — Аня задумалась, — а уда деваться. Приезжают люди из области, кто-то и с огородов под городом продает свое. Сейчас многие барахла накупить думают.

— Кому война, — тихо сказала Татьяна.

— Да, — не поняла ее Аня, — кому война, а кому и паек совсем сократили. Нам на работе хлеб только в хлеборезке дают, а в супе селедка и пшено. Наварка нет совсем. Дашку тоже не кормят почти. Чай ей в школе дают без сахара, кашу на воде, а хлеба и нет сосем.

Метроном уже отбивал ритм. И этот ритм рушил судьбы. Метроном делал время быстрее, неизбежно укорачивая жизнь. А влюбленные как не замечают часов, так не слышат и метронома. Но когда все друзья и знакомые работают без четкого графика, кафе закрыты, а в кинотеатрах идут звонкие боевые новости, то влюбленным только и остается, что ходить кругами по городу. Поэтому, Миша и Татьяна постоянно гуляли. Привыкнуть можно было ко всему — шуму, грязи, невозможно только к пронизывающему, после трех часов прогулки, холоду.

— Дело такое, — Миша зябко потер руки, — это не для всех ушей, но мы блокированы. Полностью или нет сказать сложно. Мне никто не докладывает. Но связи с остальным Союзом нет.

— Как нет? — удивилась Татьяна.

— А так, — Миша скрипнул зубами, — неужели ты из своих сводок этого не поняла?

— Нет, а что там поймешь? Бои на том направлении, бои на сем направлении.

— И то верно. В Смольном паника. Вернее за панику сейчас расстреляют сразу, даже слово это говорить нельзя. Скажем, так, руководство наше в большом напряжении. Даже растерянности. Немцы нас окружили, подвоза продовольствия и топлива нет. И бежать некуда. А если еще финны поднажмут, то все.