Сергей Комяков - Запрещенная Таня

Миша замолчал.

— Зачем ты рассказываешь все это? — поинтересовалась она.

Миша усмехнулся:

— Поделиться хочу.

— Нет, — Татьяна покачала головой, потом поправила пуховой платок, — ты не из таких. Да и рискуешь ты сильно. Говорят, что даже фотографировать на улицах запретили.

— Да, запретили, — ответил Миша, — сам приказ этот печатал. В осажденном городе снимать нельзя.

— И зачем ты это говоришь, если не хочешь показаться привлекательным, проницательным? Ведь, ясно, что за распространение такой информации тебя не только из Смольного выгонят. Но и на фронт отправить могут. Вот ты павлином и ходишь, смотри какой я храбрый и добычливый.

— Конечно же, так, — улыбнулся Миша, — но если честно, чтобы ты имела ввиду. Знаешь, что если появиться у тебя возможность, то быстро уезжай из города. Даже не думай. Все сейчас так быстро меняется. Счет уже не на дни идет и не на часы. Барахло тебя не интересует, но может, сможешь Колю вывезти. Надо справки собрать, карточку из поликлиники. Ты подумай, очень хорошо подумай.

— Спасибо за совет, — улыбнулась Татьяна, — а то думала командировку на фронт выбить. Посмотреть на войну.

— Да ты что, — Миша схватил ее за локоть, — ты что! Не вздумай. Там не кино. Поедешь и не вернешься.

— Наверное, поэтому мне путевку и не дали, — пожала плечами Татьяна, — испугались, что фашисты захватят такой важный объект как я. Но если ты просишь, буду себя беречь. Обещаю тебе это. Честное пионерское слово.

Татьяна шутливо отдала Мише пионерский салют.

Он вздохнул:

— Они выкатывают тяжелые пушки, и бомбить нас будут сильно. Сейчас они с восками расправляются. А скоро за город возьмутся.

— И откуда ты это все знаешь? Ты как стратег размышляешь. Как Сталин в 1919 году.

— Я все же кое-что слышу в Смольном. И думаю, что нам всем будет очень кисло.

— Граждане, граждане, сколько можно кричать!

— Перед ними вырост невысокий человек в пальто странного серо-коричневого цвета с красной повязкой на рукаве. Его перекошены рот быстро открывался и закрывался, а руки подлетали как крылышки птицы, до уровня плеч.

— Ну, сколько вам можно говорить?

Татьяна и Миша переглянулись. Вместе со словами незнакомца в жизнь вернулись звуки улицы, треск смотров, шелест шин, покашливание прохожих.

— А в чем собственно дело товарищ? — спросил у громкого незнакомца Миша.

— Как в чем? — ответил тот, — я ответственный работник. Я проводник. Сегодня веду колонну на фронт. Вы это понимаете?

— Вполне, — ответил Миша.

— Вот и хорошо, что понимаете, а на проезжей части вы стоите. Стоите и воркуете как два голубка. И не проехать, ни объехать вас! Влюбленные, время еще нашли в такое!

Татьяна отметила, как покраснел Миша.

— Вы отойдите с дороги. На тротуар отойдите и говорите сколько угодно! — выпалил ответственный проводник, — если считаете, что сейчас время свои шуры муры крутить.

— Давай, отойдем, — сухо сказал Татьяне Миша.

Они сделали несколько шагов и встали у самой стены дома.

Мимо них медленно проехал грузовик, в кабине которого был прорисован профиль ответственного проводника с надменно сжатыми губами. В кузове грузовика сидели женщины в телогрейках с лотами. За первым грузовиком проехал второй, потом третий. На борту третьего грузовика мелом было написано «Ты — фронту».

Татьяна стала серьезной:

— Их окопы копать?

— И окопы, и противотанковые рвы, — вздохнул Миша, — сейчас разнарядки по всем предприятиям идут. Раньше окрестных колхозников сгоняли, а как фронт к городу подошел, то перешли на трудовые ресурсы Ленинграда.

Миша повернулся к Татьяне и неожиданно резко сказал:

— Видишь?! Вчера они ударницы были, заслуженные работницы, швеи или ткачихи какие-нибудь, а сегодня с лопатами на фронт поехали. Трудовые ресурсы будут возмещаться по мере их исчерпания.

— Это диамат? Так учит марксизм — ленинизм? Самое верное учение в мире? — поинтересовалась Татьяна.

— Это предупреждение, — Миша поиграл желваками, — прекрати играть в героиню. Или закончишь как они.

— Катаясь с лопатой на машине?

— Нет, — Миша снова стал мрачным, — нет, роя траншеи, которые и защищать-то никто не станет. Знаешь, сколько этих линий обороны наделали от самой границы? А толку? Немцев они не остановили.

— Сократ, — весело сказала Татьяна, — говорил, что нужно думать не о прочности стен, а о прочности тех, кто будет стоять на этих стенах.

Миша побелел:

— Ты, поосторожнее со своим Сократом.

— А что? — улыбнулась она, — шлепнут без некролога?

Миша хотел сказать, но только закусил губу.

— Знаю, — засмеялась Татьяна, — дура! Я дура. Но дуракам и юродивым на Руси все прощалось.

— Прощалось, — прогудел Миша, — раньше прощалось, а вот советской властью уже не прощается.

Солнце садилось. Танюша включила электрический чайник, открыла коробку с курабье и подумала о калориях. Калории, это слово опять переплелось с ее диплом. Сейчас она подумала о том, сколько калорий в курабье, а в блокадном Ленинграде думали, где бы взять эти калории.

— Ты чего такая задумчивая? — спросила Танюшу Вика, е подруга, игривая и веселая особа, зашедшая с другой Танюшиной подругой — Машей, на огонек.

— Может, случилось чего, — предположила Маша, смотря на талию подруги.

— Да нет, девочки, — Танюша поставила на стол чашки, — я почему-то о своем дипломе сейчас вспомнила.

— О, — засмеялась Вика, — нашла, о чем вспоминать. Мой — то диплом через два месяца, а в нем и конь не валялся.

— В моем, тоже, — согласилась Танюша, — но сейчас о калориях вспомнила. И подумала о Ленинграде в блокаду.

— А у тебя диплом о блокадном Ленинграде? — поинтересовалась Маша.

— Не совсем, — Танюша стала наливать чай, — я про Татьяну Бертольц пишу.

— Про кого? — протянула ироничная Вика.

— Была такая поэтесса советская, — пояснила Танюша, — она в Ленинграде практически всю блокаду прожила. Ее и звали «блокадной мадонной».

— Интересно-то как, — сказала Маша, — наверное, тогда интересно все было. Как в фильмах?

— Да, так, — отмахнулась, Танюша, — представляешь, как они жили?

— Как?

— Воды горячей не было совсем? Воду-то кипятили. На кухне. И мылись потом.

— Как у бабушки в деревне, — добавила Вика.

— И это Питер, — философски произнесла Маша.

— Тогда не Питер, а Ленинград, — ответила Танюша.

— Какая разница? — спросила Вика.

— Как? В Ленинграде она жила. Татьяна Бертольц жила в Ленинграде. Так тогда Питер назывался.

— Ну, если это так принципиально, — протянула Вика, беря печенье из коробки.

— Кто-то и делом занят, — заступилась за подругу Маша, — а не как мы с тобой по клубам и на работе.

— И интересно тебе этим заниматься? — пожала плечами Вика, — как жить-то будешь? Пока еще Павлик на ноги станет.