Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— А ты помнишь самое счастливое в нашей жизни?

Миша поднял на нее глаза:

— Счастливое?

— Да. Ведь и у нас было что-то хорошее? Хоть большая часть жизни пришлась на какую-то гадость.

Миша пожал плечами. Он покачал головой.

— А я вот что вспомнила, — улыбнулась Татьяна, — помнишь, мы весной сорок второго в баню ходили?

— Весной сорок второго? Сорок второго? — протянул Миша.

— Да, — Татьяна взяла его за руку, — тогда на три дня дали горячую воду. А в бане не было, но женского, ни мужского дня. Все мылись вместе. На входе давали свежий веник, шайку и маленький такой кусочек желто-серого мыла. После голодной зимы все были как скелеты и мужчины и женщины. И когда мы увидели друг друга голышом, то смех стоял на все баню. Я тогда сеялась, так как никогда.

— Помню, — ответил Миша и погладил ее по волосам, — как же это печально, если мы помним из всего только какой-то отдельный вздох.

— Но ведь что-то еще помним.

— Что — то помним.

— Мишка, Мишка, — Татьяна обхватила его голову, — поизносились мы с тобой как старые галоши. Я уже совсем. С любой ноги свалюсь. Да и ты уже не молод.

Он улыбнулся:

— А хочешь сказку на прощание.

— Чтобы не расставаться так?

— Да.

— Давай.

— Шла красная шапочка по лесу и встретила волка. Знаешь, что было дальше? — поинтересовался Миша.

— Знаю.

— Ты не правильно знаешь. Красная шапочка стала по четыре раза в день ходить к бабушке. А потом переехала к серому волку и забыла эту старую калошу.

— Смешно. А ведь ты когда-то была такой красной шапочкой.

— А ты был волком.

— Был.

— Мишка, Мишка, дурачок ты мой, — Татьяна прижалась к его груди, — прости бабу — дуру. Прости.

Он крепко сжал ее плечи. Так он не сжимал их давно:

— Простил. Если бы не прощал, то и жить бы с тобой не смог. Надеюсь, что когда-нибудь тебя пойму.

— А если не поймешь, то не беда.

— Ты знаешь, это так странно, — сказала Танюша, — вот все скоро закончиться, а мне ее будет не хватать.

— Кого? — машинально переспросила Маша, рассматривая очередную витрину.

— Ее.

— Кого ее? — Маша обернулась к подруге.

— Ее. Татьяну Бертольц.

— Господи, — простонала Маша, — ну как же ты заморочилась. Вот так скажи девушке про ребенка, и она уже зависает навсегда. Хороший этот психолог твой Сергей Васильевич.

— Да, — улыбнулась Танюша, — женщин он понимает хорошо. Жен у него было не мало.

— А то, — хмыкнула Маша, — не просто так он на вашем филфаке работает. Цветник.

— И это тоже, — ответила Танюша, — но странно так. Мне кажется, что когда я допишу диплом, то она умрет.

— Даже так?

— Да, — Танюша задумалась, — а потом думаю, что наоборот. Она останется, а я нет.

— То есть? — не поняла Маша.

— А так. Говорят. Что мертвые поэты живут в наших воспоминаниях, а если подумать то наоборот. Они свое прожили, и мы их вспоминаем. А они нас нет и не вспомнят. И диплом мой никто, кроме меня, читать не будет. Даже Сергей Васильевич. Полистает он его, рецензию и отзыв набросает. И все. Она останется жить. А я прикоснусь ко всему этому, потом забуду. И все.

— Печально ты как — то размышляешь.

— Но так и есть, — вся ее жизнь, репрессии, блокада они меня не заметят и е запомнят. Ты подумай, что о нас с тобой можно написать.

— Ну, что —то же можно, — робко ответила Маша.

— И что? Настаивала Танюша.

— Ну, — Маша пожала плечами, — родили и жили.

— И все. На это ни то, что диплома двух абзацев много моя дорогая.

— Ну и что? — нашлась, наконец, Маша, — не всем моя дорогая дано что-то менять. Или след оставить в жизни. Ты с этой своей наукой совсем в максимализм скатилась. То жизнь тебе разонравилась, то вечности теперь захотелось. А ты как все нормальные люди живи здесь и сейчас и все будет хорошо.

— Так и сделаю, — ответила Танюша.

— У тебя-то в жизни все в порядке?

— Да, — Танюша поправила волосы, — летом свадьбу отметим. Считай, что вы с Викой приглашены.

— Ой! — Маша обняла Танюшу, — ждали —то сколько! Вот как замуж выйдешь, так и одумаешься. Сразу про свою Бертольц, Бергольц эту забудешь и заживешь спокойно.

— Я тебе сказать хочу, — засмеялась Танюша, — решила, что свидетельницы у меня не будет.

— Не будет, — вздохнула Маша.

— Нет, не будет, не смогла между вами с Викой выбрать. Поэтому решила, что или вы обе или никто.

— Ну и хорошо, — согласилась Маша, — а потом?

— Что потом?

— Дальше —то что?

— После первой брачной ночи? — засмеялась Танюша.

— Поддела! — толкнула подругу Маша, — я про жизнь.

— Возьмем квартиру как я тебе говорила. Съездим в Египет.

— В Египет? — удивленно спросила Маша.

— Да в Египет, — ответила Танюша, — не Сейшелы, не Суринам и не Гондурас. Павлику все равно, а мне тоже. Не в этом дело. А, потом начну работать и забуду свою Бертольц, как ты говоришь.

— А мне почему-то кажется, — покачала головой Маша, — что ты ее уже не забудешь.

— А не забуду, то тоже хорошо.

— Посмотрел, посмотрел, — хлопнул исписанной пачкой лисов Сергей Васильевич, — неплохо. Совсем не плохо. Но можно лучше. Вы можете лучше. С анализом стихов все понятно. Он прост и верен. И это хорошо. Эпоха у вас описана хорошо. Но есть одна заморочка.

— Какая? — спросила Танюша.

— Историческую главу сейчас надо утвердить у одного из преподавателей истфака. Такая дурка сейчас вышла. Пришло постановление из министерства, что преподаватели филфака не могут утверждать исторические главы. Но вы не волнуйтесь. Мы переговорили уже с историческим факультетом. Гуманитарии всегда договорятся. Поэтому, главу вам подпишут на нашем факультете.

— Спасибо, — ответила Танюша.

— А, не за что, — махнул рукой Сергей Васильевич, — вопрос о другом. В вашей работе необходимо немного шика. Необходим бриллиантик. Такой, чтобы комиссия запомнила. Чтобы не прошла ваша работа в череде иных. Хороших, но серых. Однотипных. Вас должны запомнить. Запомнить для будущего.

— Понятно. А какой. Какой бриллиантик? — спросила Танюша.

— В техническом аспекте проведите сравнение между Бертольц, и скажем, Ахматовой. Посмотрите. Ведь, интересно получается. Одна в блокадном городе. На передовой. Другая в Ташкенте прожила всю войну. Одна всегда «против». Другая «то» за, то «против». А результат?

— Какой? — переспросила Танюша.

— Как какой? Забвение и одиночество. Но если у Бертольц это судьба, то Ахматова сама растратила и свою семью, и любовь единственного сына.

— А какой вывод? — спросил Сергей Васильевич.

— Бегство не спасает? — посмотрела на него Танюша.

— Бегство не спасает, — кивнул Сергей Васильевич, — никогда. И никого. Но есть и ной аспект. Гражданское мужество тоже е панацея от забвения. Можно героически жить и тоскливо умереть. Забавный пример. Не находите?