Сергей Комяков - Запрещенная Таня

— Печальный, — ответила Танюша.

— Пожалуй, — согласился Сергей Васильевич, — забавный не то слово. Но примечательный точно. Ведь и похождения у них были яркие и стихи сильные. Но одна осталась как царица ленинградского авангарда, а другая растаяла как Блокадная Мадонна. Хотя Бертольц сделала больше для своего города.

— Насколько мы сейчас можем судить, — тихо, но убежденно ответила Танюша.

Сергей Васильевич внимательно посмотрел на нее:

— Думаете это лишнее?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Но вы все, же подумайте над этим сравнением. А включите это в текст или нет — решим потом. Но сравнение необходимо — одна эпоха, один город.

— И обе женщины, — добавила Танюша.

— Да, — поклонился Сергей Васильевич, — гендерный принцип. Как без него.

Татьяна верила Ленину. Не любила и не приклонялась, но верила. Верила до начала пятидесятых.

Сталина она и не любила и не боялась. Он был черной-черной тучей, и только громы заявлений центральных газет доходили до Татьяны.

Кто был Сталин? Был он тиран или спаситель? Народ ему такой попался или? Или Сталин и его партия — карателей сделали бы это с любым народом?

Татьяна не была коммунисткой. Нет, была беспартийно коммунисткой. Она никогда не верила партии. Не верила с первых комсомольских собраний, на которых поднимались наивные вопросы уборки помещений школы и зачитывались передовицы «Правды». Правда комсомольские вожаки не забывали оставить дольше всех самых красивых девушек, чтобы спокойно их щупать после того как все разойдутся. Многие из таких девиц потом получали комсомольские путевки на великие стройки страны — ехать рожать как можно дальше от Ленинграда.

Ее беспартийный коммунизм был и навсегда остался стихийным. Не смотря на десятилетия жизни с большевиками-коммунистами во главе несчастной страдающей страны она верила, что все человечество идет к бесклассовому обществу. Такому обществу, которое будет лишено сословных и имущественных преград. Эта ее наивная вера с каждым годом становилась все более идеалистической. Сначала она поняла тупость институтских комсомольских вожаков, потом районных функционеров-коммунистов, областных и республиканских чиновничков.

В семнадцать лет ей хотелось писать стихи. Но не о Ленине. Когда Костя сжимал ее плечи, мял ее бедра, ей хотело петь, кричат о любви. Ночами она приподнималась и смотрела, как он спит. Проводила пальцем по его, лбу, носу, подбородку, а он только бурчал во сне.

Тогда ей хотелось вскакивать и писать, писать, писать о чувствах. Тех чувствах, которые охватываю каждую юную девушку нашедшую свою любовь.

Но газеты не печатали о любви людей друг к друг. Они печатали о любви к Родине, Сталину, заводам, партии и колхозам. А она выбрала самое безобидное — любовь к Ленину. Татьяна представляла Ленина, таким дедушкой — Сычем, из второго подъезда по Литейному. Тогда слова ложились правильно. А газеты и редакции охотно брали стиху юной комсомолки о дедушке Ленины — Сыче.

Потом уже в пятидесятых она прочитала, что писали американские поэтессы о любви. И поняла, что могла бы так и сама. Но такое можно было писать только в семнадцать, когда каждая ночь была откровением. В сорок такие стихи уже не родятся. Они унылы и скучны как лирика о дедушке — Сыче.

Потом она нашла выход и стала доверять свои мысли дневнику. В нем она писала, что думала. Писала, хотя пережила два обыска и арест. Она понимала, что попади ее дневник, куда следуют и завтра от не мокрого места не останется. В этом дневнике вся 58 статья, может только покушение на Кирова не пришьют. А так вышка. Но она писала. Не боялась, никогда не боялась и писала. Думала, что потребуется после войны. Но именно после войны поняла, что он никому не нужен.

А что до вашего соцреализма, так ебись он конем. А вместе с ним и Ленин с колхозами.

Сергей Васильевич весело потер руки:

— Теперь дорогая моя вам предстоит самое страшное. И странное.

— Что? — посмотрела на него Танюша.

— Вам надо убить Бертольц. Вы сами знаете это.

— Да, — четко отвела Танюша.

— А, это все знают. Знают с того времени, как начинают писать, — улыбнулся Сергей Васильевич, — Дюма — папаша, так вообще слезами обливался, пока кончал Портоса. Надеюсь с вами такого не случиться?

— Не знаю.

— А вы мне все больше и больше нравитесь. Танюша, — сказал Сергей Васильевич, — раньше думал, что вы очередной пустоцвет. Окончите этот тугой ВУЗ. Бросите литературы. Такую занудную. Конечно, образование, дает какой-никакой вкус. И вы не скатитесь к сериалам по телеканалу «Семейный».

— «Домашний» буду смотреть, — вставила Танюша.

— И то хорошо, — усмехнулся Сергей Васильевич, — но думаю, детективы будете читать и не самые плохие. А во время нашей работы понял, что вам можно и дальше пойти. Вы подумайте. Знаете. Вам в армию не надо. Поэтому поживите спокойно годок. Выйдете замуж, посмотрите по сторонам. А если останется влечение, то поступайте в аспирантуру. Тема ваша интересная. На кандидатскую вытянет.

— Я подумаю.

— Конечно, но не сейчас, — сказал Сергей Васильевич, — сейчас вопросы пострашнее. Даже если вы поставите в конце только дату ее смерти. То все равно это дата смерти.

— Я знала, что этого не избежать, — тихо ответила девушка.

— Я понимаю. Но ваша рассудительность похвальна.

— Спасибо, — откликнулась Танюша.

— А вам ее не жалко? — поинтересовался преподаватель.

— Нет.

— Даже так, — засмеялся Сергей Васильевич, — а не секрет — почему? Почему, вам не жалко человека, с которым вы сжились и сроднились за полтора года. Ведь из вашей жизни уходит и время прожитое вами.

— Все равно не жалко, — упорно сказала Танюша, — она прожила свою жизнь. А мне еще жить.

— Хорошо, — кивнул Сергей Васильевич, — это показывает то, что из области эмоций вы перешли в сферу анализа. Теперь у меня нет никакой опаски за вашу работу. И за память Бертольц нет. Вам удалось перейти от моционного отношения к стихам и жизни Бертольц к осознанию ее творчества. И жизни. А через ее жизни посмотреть на эпоху. И на нашу эпоху посмотреть. Фактически, вы вышли за все возможные рамки. Но это позволило оценить все и всех. И это очень и очень хорошо.

— Спасибо, — ответила Танюша.

— Я вас немного спровоцировал, — Сергей Васильевич с удовольствием уселся на свой стул, — предложил завести ребенка с Бертольц. Наивная и странная идейка. А вы купились.

Преподаватель рассмеялся:

— Я думал, что вы броситесь в этот тупик. И вы стали это делать. Но только благодаря этому вы быстро переварили все эмоциональные аспекты жизни Бертольц. После этого вы смогли начать думать. Трезво и четко. Что от вас и требовалось.