Сергей Новиков - Шушель

Как это часто бывает в мае, после трёх дней первой весенней жары резко похолодало. Шушель проснулся оттого, что, во-первых, было холодно, во-вторых, у него затекли сразу все лапы, а в-третьих, что-то толкало его в бок. Не без труда приподняв голову, Шушель увидел, что спал он в крохотной прихожей, а в бок его толкает входная дверь, вчера, по-видимому, не запертая. Шушель упёрся затекшими лапами в дверь санузла, и тяжёлой спиной захлопнул дверь входную, сказав при этом: «Никого нет дома». Тут в дверь стали колотить, но не сильно, и когда Шушель узнал голос Люсиного ребёнка, то, сначала вспомнил, что на работу еще не сегодня, а уж потом сразу похвалил себя за дверь, закрытую без выяснения. Вспоминать, а тем более думать о том, что же произошло вчера с Рэксом, зачем к нему припёрлась Люся, и о чём они вчера говорили, если вообще говорили, Шушель панически боялся. Отмечая про себя, что именно с такого вот жуткого, но пугающего не больной головой, и не ознобом, и не ломотой в суставах, а пугающего полной потерей ориентации во времени, частичной — в пространстве, и, главное, пугающего страхом сделать буквально любое движение, вплоть до простого поворота головы без спасительной дозы алкоголя, состояния; с такого вот состояния началась у него однажды та мерзкая, шевелящаяся склизкая жуть, о которой сам он раньше охотно шутил и даже называл обыкновенным словом «запой»; и вот, отмечая, что и сейчас все симптомы уже налицо, но способность отстранённо фиксировать симптомы ещё позволяет надеяться, Шушель побрёл в комнату, чтоб закрыть распахнутую с вечера балконную дверь.

То, что Шушель увидел в комнате, заставило его вспомнить вчерашнее: в комнате, широко раскинувшись на постели Шушеля, спал Рэкс, а спиной к Рэксу, недоверчиво свернувшись, сопела Люся. Подумать о дальнейших действиях Шушель просто не успел. За дверью, в которую вдруг прекратили колотить, громко зазвучал голос Арты. Рэкс вскочил, будто бы и не могло быть у него похмелья. Он моментально оценил диспозицию и даже за считанные секунды выразил своё к ней отношение. То есть успел удивиться, потратив на это примерно полсекунды; ещё четверть секунды ушла у Рэкса на то, чтобы самодовольно хмыкнуть, а секунды две — чтоб посверлить Шушеля нехорошим, обещающим разбор в скором будущем, взглядом. После этой стрельбы глазами Рэкс крепко надавил на плечи Шушелю, и тот оказался на ещё теплом после Рэкса месте.

Сначала Арта наблюдала постель с Шушелем и с Люсей, а Рэкс при этом что-то ей весьма злобно говорил, но Арта вид имела ледяной и надменный, и до Рэкса не снисходила. Потом Арта развернулась и ушла, потом до постели добрался Люсин ребёнок, и одетый Шушель чувствовал себя голым, хотя на самом деле голой была Люся, которая долго выбиралась из постели, прикрываясь одеялом, и, в конце концов, совсем стащила одеяло с Шушеля. Изобразив спящего пьяного, Шушель перекатился набок, и коленями подпихнул к подбородку подушку, чуть раньше положенную как бы в сонном забытьи на живот. В такой позе притворяющийся Шушель промучился целую вечность. Из кухни доносились детское нытьё и резкие Люсины реплики. Шушель находился в крайней степени раздражения, но решительно встать и выгнать всех из квартиры, (а именно этого, то есть не обязательно выгнать, и совсем не обязательно встать, но уж остаться одному ему сейчас, как вы, наверное, понимаете, хотелось больше всего на свете), Шушель не мог. На кухне начались громкие покашливания, потом там стали ходить и нарочно скрипеть рассохшимися половицами, спрятанными под кусками линялого линолеума, и потом по этому линолеуму принялись противно шаркать. Несколько неприятных минут пришлось пережить, когда над Шушелем наклонились и трясли его за плечо. Тяжёлый вздох, звук удаляющихся шагов и, наконец, оглушительный хлопок входной двери, который обрушился на Шушеля вместе с тоскливым чувством вины и потоком грязных запахов из подъезда, но чувство это было ненадолго (так бывает, когда обливаешься холодной водой, и вода обжигает и дух захватывает только в первое мгновение); — через секунду после дверного хлопка, когда лязгнул стальным язычком замок, Шушелю вдруг стало очень легко и дышать, и чувствовать.

Балконная дверь оставалась открытой, и с улицы в комнату проникал холодный воздух, но холод не может испортить весну, наоборот, думалось Шушелю, холод, как и дождь, делает её аромат острее и пронзительнее. (Был бы сейчас рядом с Шушелем Рэкс, тот объяснил бы товарищу, что очень рано в этом году начала цвести черёмуха, а когда цветёт черёмуха всегда бывает холодно, но Шушелю подобное объяснение вряд ли бы понравилось — он не привык обращать внимание на природные явления, и никак не мог уловить причинно-следственную связь между явлением и своими эмоциями — не понимал, что есть причина, а что — следствие. Своё лирическое настроение, в котором он принимался либо идеализировать прежние влюблённости и сокрушаться, либо ждать новых влюблённостей и радоваться, сопровождая как печаль, так и радость умеренным элегическим выпиванием наедине с собой; в общем, описанное лирическое настроение Шушель не объяснял ни запахами, ни появлением звёзд на небе или, скажем, появлением на том же небе полной луны. Получается путано, и придется сказать проще. Шушель не мог бы сказать: «ах, какой пронзительный аромат, ах таинство природы, ах, кажется, в этой связи я чувствую некоторое томление», а скорее Шушель сказал бы: «очень мне сегодня печально, но печаль эта, несомненно, приятна, заставляет что-то хорошее вспомнить и погрустить, поскольку это хорошее уже утрачено, но при всем этом можно ещё надеяться на лучшее, и это замечательно, да и воздух сегодня прямо под моё настроение». Примерно так).

Холодный воздух, кроме прочего, очень хорош и для здорового сна. Однако неизвестно, насколько пробуждение после пусть и сдобренного свежим воздухом отдыха оказалось бы здоровым. По крайней мере, уж все события последних дней и лошадиная порция спиртного накануне никак не могли этому способствовать. Шушель ложился заболевающим, и наверняка проснулся бы больным, подобно одному известному герою, но всё случилось иначе.

Проснувшись, Шушель почувствовал острое желание пообщаться хоть с кем-то, кто не был замешан в этой истории, но чтоб этот «кто-то» был бы Шушелю близок. Шушель решил позвонить одной особе, с которой он довольно долгое время был близок, и которая бросала Шушеля шесть раз, и все шесть раз для Шушеля это была полноценная любовная драма со всеми полагающимися атрибутами, как то: долгие объяснения, заканчивающиеся истериками, горячечные, похожие на бред, уговоры остаться или вернуться; наконец, потребность с надрывом рассказывать о любви и разрыве друзьям в ходе распития алкоголя, ради этих надрывных рассказов Шушелем и затеянного. Все шесть раз Шушель любимую возвращал. Возвращал до тех самых пор, пока в седьмой раз не расстался с ней по собственной воле. Как выяснилось позже, расстался не навсегда. Через полгода Шушель, сам не зная зачем, позвонил ей в полночь после какого-то угарного, летевшего обрывками, вечера, и, находясь в состоянии болезненного опьянения, непонятным образом уговорил приехать прямо сейчас. С тех пор он время от времени встречался с бывшей возлюбленной исключительно в постельных целях. И ни разу он не задал себе вопроса, почему она каждый раз соглашается; ведь эти самые цели Шушеля были ясны и ей тоже — утром он прощался с ней весьма холодно, если вообще удосуживался прощаться. Только в последнюю их встречу, вечером, то есть еще до постели, Шушель, как бы дурачась, задал этот вопрос, ответ на который на самом деле был ему совершенно неважен, так как сложившиеся отношения его абсолютно устраивали, и спросил он больше для поддержания хоть какой-то видимости приличий. Вопрос Шушеля звучал так: «А зачем ты, собственно, приезжаешь, стоит только мне позвонить?»; и она очень спокойно ответила: «Я тебя люблю». Шушель тогда смутился, и, неловко, с претензией на многозначительность, хмыкнул в том смысле, мол, раньше надо было любить. Конечно, то-то внутри заскребло, но скоро всё поехало, что называется, по накатанной, и к утру это тревожное чувство Шушеля отпустило.