Александр Викорук - Любовь олигархов

Лето. Так ждешь его, торопишь, радуешься каждой примете прихода и обновления: теплу, яркому солнцу. Птицы летят, почки распускаются… А оно накатило, все украсило зеленью, цветами. И вот нет его уже. Иссохли прежде сочные травы, погасла радуга цветов, все стало серым, бурым, черствым.

Теплый августовский денек медленно погас, загорелись редкие фонари на тенистых улицах дачного поселка. Никита Гончаров решил прогуляться. Закрыл дверь, у калитки отвел склонившиеся ветви жасмина и очутился на тропинке. Впереди заметил знакомый силуэт девочки.

— Здравствуй, Света. Гуляешь? — Тут Гончаров увидел рядом с девочкой собачку на поводке. Собачка встала, потянулась к нему, вежливо принюхиваясь.

— Хотела к вам зайти, — сказала Света.

— А что у калитки стояла?

— Так. Не знаю.

— Тогда пойдем, пройдемся.

Они молча шли, собачка тянула поводок, иногда прислушиваясь к лаю собак у домов.

— Скоро в школу, — вздохнула девочка.

— Как папа?

— Уехал в Москву. Работа.

— А что грустная такая?

— Папа не разрешает Шнурочка в Москву брать.

— Куда же вы его? — спросил Гончаров.

Света шла, опустив голову, молчала, потом наклонилась к собаке, стала гладить по голове. Собака облизывала ей руку, норовила лизнуть в лицо, крутила радостно хвостом, заметая пыль на дорожке.

— Дядя Никита, — заговорила Света сдавленным голосом. — Возьмите Шнурочка на зиму. Я буду помогать вам гулять с ним.

Тут события дня соединились. Гончаров вспомнил дорогу, газующую машину и собаку, изо всех сил бегущую за машиной. Лицо ребенка, расплющенное о заднее стекло машины. Как он тогда не узнал их?!

— Я буду гулять с ним, — жалобным голосом повторила Света.

— Договорились, — успокоил ее Гончаров, хотя сразу задумался о хлопотах: корм, выгуливание.

— Вам надо поводить ее. Он должен привыкать. — Света сунула ему в руку поводок.

Собака забеспокоилась, а Света обняла ее и прижала к груди голову собаки.

— Она так же хочет жить, как и я? — спросила тихо Света. — Шнурочек…, ты хочешь жить? — Конечно, — подтвердил Гончаров, ощущая, как рвется из его руки поводок.

— Дядя Никита, а как познакомились вы с тетей Машей? — спросила Света, склоняясь лицом к собачьей голове.

— Учились вместе.

— И с папой учились?

— И с папой тоже.

Они уже шли по едва видимой в темноте узкой улочке между дачными участками. Гончаров держал поводок, а собака жалась к девочке. Учились они вместе, но в разных группах. Гончаров лишь отмечал про себя, что есть такая девушка на курсе. Милое девичье лицо, не броская, тихая.

— А вы сразу полюбили друг друга? — спросила Света.

— Не сразу.

— А как это получается? Вот были так просто, а потом взяли и полюбили.

— Не знаю. Видели друг друга. — Гончаров вспомнил, как в начале весны сдавали зачет по лыжам.

— На время на лыжах бегали, а потом, — вспомнил Гончаров, — помог лыжи нести. Шел и думаю, какая интересная девушка. На вид — тоненькая, слабенькая. А лучше всех девчонок наших пробежала… Оказалось, она до института в секции лыжной занималась. Мы еще смеялись с ребятами. Девчонки, как коровы, на лыжах. А Маша встала на лыжню, оттолкнулась палками — и полетела.

— Прямо как птица? — обрадовано воскликнула Света.

— Как птица! До сих пор помню.

— А в жизни всегда так бывает? — Света остановилась, смотрела на Гончарова и ждала ответа.

— К сожалению, не всегда. — Он вздохнул. — Мы ведь по земле ходим в основном. Летаем редко…

В тот день Никита пошел провожать Машу. К вечеру небо прояснилось, яркое солнце пряталось все ниже за домами, а небо становилось пронзительно голубым и холодным. В тот вечер они поцеловались.

К весенней сессии Аркадий, приятель Никиты, сообщил, что, оказывается, отец Маши преподает в институте и стал завкафедрой. Аркаша активно и заинтересованно расспрашивал Никиту, как у него дела с Машей, чего было, чего не было. Стал подначивать, что, вот, у него теперь своя рука в институте. Потом как-то издали Никита видел, как Аркаша после занятий шел обняв Машу за плечи. Это было явно свидание. А через неделю, как бы неловко и сбивчиво Аркаша стал объяснять путано Никите, что сама Маша стесняется сказать, просила передать ему, что сейчас готовится к экзаменам, времени нет, и вообще лучше пока Никите не звонить. Никита понял и не звонил и старался не попадаться навстречу Маше, в себе переживал разлад. Прошел год, казалось, все забылось, только мельком дошло до него, что отец Маши скоропостижно скончался от аневризмы аорты. А потом как-то почти столкнулся с Машей в институтской столовке. Сели обедать за один стол, неловко молчали. Маша первая заговорила решительно:

— Аркадий мне сказал, что ты собираешься жениться.

Никита поперхнулся от неожиданности.

— С чего это он выдумал? — наконец спросил он. — А я думал — вы уже жених и невеста.

— Да, — усмехнулась Маша, — он был очень назойлив. О тебе всякие гадости говорил. Правда, после смерти папы, он с трудом узнает меня.

Гончаров до сих пор помнил ее лицо. Как он мог поверить вранью Аркаши? Ведь хорошо знал его пристрастие к вранью. Не раз ловил на лжи. А тот, широкоплечий, с сильными, короткими руками, только смеялся, приговаривая: «Главное — успеть отжаться, а если не отжался — в морг». Его любимая поговорка. И сейчас тошно вспоминать, думал Никита…

— А как же другие? — спросила Света.

— Что другие?

— Которые не летают.

— А-а, — усмехнулся Гончаров, как не похожа была Света на Аркашу, вся в мать. — Они, может, в чем-то другом удались. Вот, папа твой — гениальный хирург.

— А вы?

— Я, получается, гениальный патологоанатом. — С усмешкой сказал Гончаров.

— А это что?

— Увы, я подвожу итоги жизни, по гамбургскому счету. — Ответил Гончаров сам себе. — Если серьезно — изучаю причины смерти.

— От чего люди умирают? — тихо спросила Света.

— Не от чего, — а для чего, — усмехнулся Гончаров. — Чтобы жизнь всегда была молода и прекрасна. — Он провел рукой по голове девочки. — Ты видела, как красивы цветы. А когда семена созрели, растение уже не нужно. Вот, и у Шнурка так будет. Появятся маленькие Шнурочки, и он уже не нужен будет.

— Это не справедливо.

— Просто все мы в жизни ошибки совершаем, — задумчиво произнес Гончаров. — В какой-то момент ошибок становится слишком много. Исправлять их уже трудно. Лучше дать шанс молодости.

Список ошибок, подумал Гончаров, бесконечен. И все предстают перед глазами. Маленькие, усохшие старушки. Это святые. На столе патологоанатома они предстают почти бесплотными, словно стесняются, что причинили ненужные хлопоты. Всю свою былую плоть отдают детям, внукам. Умирают в тишине, ночью, незаметно, чтобы не беспокоить, не испугать. Словно из пустого дома, уходит жизнь беззвучно и скромно. Плоти нет, лишь последние такты часов — сердца. Все прочие — грешники. Следы разрухи и распада, гниение при жизни, полной порока. Переродившиеся, забитые мертвой соединительной тканью органы. Энциклопедия пустой страсти: алкоголь, переедание, табак — и так далее. Здесь все — ничто. Деньги, власть, сладострастие — все к распаду. Спадают одежды, прикрывающие ничтожное тело — и все тайное становится явным. А справедливость? За что страдания? Многолетнее угасание от паралича, распада личности. Смерть порой так же жестока и бессмысленна, как выдуманный человеком бог, всемогущий только бесконечно созерцать мученья сломанной машинки жизни, которая не может ни жить, ни умереть. Конец жизни определен так же жестко, как и ее начало. Надо лишь только не мешать: ни жизни, ни смерти.