Александр Викорук - Любовь олигархов

— В съезжую за Черным пошли, бегом пусть, — приказал царь. А когда он появился, осипшим от молчания голосом медленно проговорил приказ.

Черной ушел, а царь долго, не шевелясь, ждал, настороженно вслушиваясь в тишину, оглядываясь в темные решетки окошек. И чудилось, что вот сейчас полыхнет неземное пламя, обрушатся небесные своды и проступит кровь убиенных и будет жечь… Дрожащая рука тянулась ко лбу, на полпути обрывалась, тяжелела, голова не поворачивалась в красный угол, где смиренно и неподвижно светились угольки лампад.

Тело давно занемело, грудь болела от стесненного дыхания, кружилась голова… Дверь отворилась бесшумно, словно летучая мышь крылом махнула. Скользнула сгорбленная тень и приклонилась у ног царя.

— Исполнил? — выдавил глухо царь.

— Как приказывал, — кивнула голова, — Репнина Михайлу…

— Где?

— Подле алтаря.

— И кровь?..

— Вестимо.

— Сам видел?

— Вот и полу замочил.

Царь покачнулся, коснулся пальцами. Рука царя вздрогнула. Он оглянулся на иконы: бесстрастно и безмолвно светилось золото, дробя огоньки, и тишина, вечная, глухая, давила на уши. Царь встал, выпрямился, прошел несколько шагов, сжимая пальцы и вздрагивая от всполошенных мыслей.

— Своею рукою, — пробормотал он со свистом, поднес к глазам сжатый дрожащий кулак. — Настигнет моя ненависть врагов моих и не станет пощады… Без промедления! — Царь повернулся к склоненной фигуре, впился в нее глазами. — Скоро заутреня, подстережешь князя Юрия Кашкина… там же, где Репнина… — Человек в черной одежде шевельнулся, приподнимаясь. — Стой… — Иван Грозный подошел к мрачному окошку и с яростно проговорил: — По всей Руси пущу псов верных, чтоб клыками рвали лютых злодеев, каленым железом выжгу злоумыслие. Вы, шакалы голодные, станете моими руками… Ступай…

Иван Грозный судорожно вздохнул, отдаляя давние воспоминания и муку, с которой долгие месяцы лелеял свой умысел, по шагу, исподволь готовил дикую свору лютых псов… И пошли, разлетелись на быстрых конях по дорогам во мрак России, рвали на части ненавистных бояр, выметали нечисть заговорщицкую.

«Ведаю, сколько зла натворили, — думал царь, — не отрекусь. Взял на себя смелость казнить за грехи перед царством, возьму и все остальное, лишь бы… И слышу, слышу, как плачут безвинно загубленные души… и вечно буду слышать. Держава оттягивает руки и душу тянет в глубь. Будет она брести в темном царстве, глухая, немая, и тьма таких же вокруг — ни шепота, ни роптанья. Только вскрикнет иная: как же Бог… В беспамятстве, в неведении, потому как ни меч, ни огонь, ни молитва еще не открыли слово правды. Если бы ты, смерд, знал такое слово, не качался бы на веревке. Приблизил бы тебя, одел по-царски, поклонился бы в ноги. О, тяжко! Дети мои, ужели и вам достанется нести сей гнет? — Царь закрыл глаза, чтобы пересилить боль. — Избави вас Бог от участи моей… А что ежели, — царь в изумлении застыл, — поднимите брат на брата руку? — Он увидел детские лица, искаженные злобой и ненавистью, а потом проступила на них алая липкая кровь. — Только не это», — прошептал он.

Царь закрыл глаза, повернулся к дьяку, взглянул на него и промолвил, дрожа:

— Пиши… Заповедаю вам, дети мои, да любите друг друга… — Иван Грозный замолчал, провел рукой по лицу, стирая мрачные видения и продолжил…