Андрей Латыголец - «Годзилла»

В период нашей «слонячки» ходила байка, что пару лет назад в третьей роте охраны одного лютого «деда» посадили два раза на кичман за дедуху и оба раза на десять суток. Его период ушёл перед обедом, а после ужина, все страдающие от его гнёта «слоны», опустили дембеля головой в унитаз и перевели по лбу шестым тапкам «в черты». После отбоя он делал всем чай, постоянно бегал по задачам, а его расшитую дембельскую форму разорвали на половые тряпки.

Так свергались деспоты и Кесарчук это прекрасно помнил. Мои слова не на шутку его встревожили.

***

На третьем посту я беспрерывно патрулировал свой небольшой отрезок маршрута: с десяти утра до девяти вечера от второго запасного входа в министерство, вдоль второго поста, через продовольственный склад по аллее прямо до границы первого; после девяти вечера периметр значительно сокращался и я патрулировал, доходя лишь до второго поста.

В караулке мы, уже переведённые «фазаны», не отказывали себе в излишествах. Свободно ходили в министерский чифан, курили и по возможности спали. На кухне ели не спеша, по долгу просиживая за столом, попивая ароматный чай из магазина. Ели бутерброды, обильно смазанные толстым слоем шпика, посыпая его сверху приправами. Яство было питательным и многоколорийным. Чувство голода моментально улетучилось, тем более, что теперь на кухню мы могли заходить, когда вздумается и брать, что захотим. Пайки хватало всем.

На втором посту в смену со мной попадал Гурский и мы постепенно с ним сблизились. Он оказался весьма весёлым и изобретательным малым.

После девяти вечера мы почти не патрулировали маршрут, встречались на линии границ постов и вели длинные двухчасовые беседы, прерываясь лишь на звонки из караулки, возвращение «уазика» с «дальняка» и когда кто-то стучал в калитку.

Байки в основном травил Гурик, я же, как обычно, был сдержанным слушателем, уже успев смириться, что не найду в этих стенах достойного собеседника, который бы меня понимал и мои размышления были бы ему интересны. Гурский трепался о том, как придёт домой, месяц не будет слазить со своей невесты, потом жениться на ней и они нарожают кучу детей. О том, как обратно вернётся на стройку сварщиком, о беспробудных пьянках и кутежах в своём родном Могилёве.

На пост Гурский брал с собой сигареты и мы, прислонившись на корточках к министерству, молча смолили, прикрыв ладонью свои огоньки. Погода была шикарной. Летние ночи короткими и прохладными. Мы — «фазаны», нам всё по фени, скоро домой.

Потом от нечего делать, ближе к утру рубились, присев на бордюре напротив «Олимпии». Спали по пятнадцать минут и ни разу не прозевали будильника.

Секач перестал проводить подъёмы по тревоге, так что бояться было не кого.

Жить стало лучше, жить стало веселей.

Днём с третьего поста открывался отличный вид на город. Министерство стояло на возвышенности и я прекрасно мог видеть реку Свислочь, набережную, вышку телестанции, мост через реку и людей, прогуливающихся по парку Марата Казея, вдоль набережной, где когда-то со своей юной невестой Мариной фотографировался убийца Кеннеди Ли Харви Освальд.

Я мысленно завидовал прохожим, как и на четвёртом посту, правда жизнь города, за чугунным забором казалось слегка отдалённой и не такой доступной.

Когда смены выпадали с «дедом» Корягой, ночью на меня нападала тоска и сонливость. Яйца набрякали тяжестью от того, что я за неимением возможности давно не спускал, а член стоял только при слабой мысли о противоположном поле и я вдавался в безудержные воспоминания о прекрасном саитии, когда-то, где-то, с кем-то, иногда даже ловя себя на мысли, что может быть я девственник и полового акта у меня вообще никогда и ни с кем не было. Я вспоминал лица, позы, тела, дабы отбросить дремоту, наваливавшуюся непосильным грузом на мои веки.

Я вспоминал самые грязные вещи, проделываемые мной на гражданке. Член разрывался от приятной боли и это приносила мне сладчайшее удовольствие. Я хотел трахаться, как никогда на свете и это ощущение неудовлетворённой ограниченности, выращивала на моей спине невидимые крылья и я словно парил над штабом, возвышался над городом и улетал прочь в облака.

Караулка тем временем стала напоминать конфедерацию: каждый ограничился кругом своего общения, состоящем из двух-трёх лиц. Потапенко был сам по себе, подолгу просиживая с телефоном на лавочке в сквере, болтая со своей женщиной, Секач дремал в начкарке, лишь к полуночи вылазя в бодряк попить кофе с Ракутой. Коряго общался с Аней и Ветрашем, такими же неприметными тихонями, Ниха с Захаром. Выделилась коалиция Гораев-Лесович-Ратьков, Мука витал в своих мечтах, с Напалмом никто не общался, я же на время скооперировался с Гурским, а одиночка и вечный ворчун Гнилько практически нас не трогал, уходя по долгу на турники, качать свои мышцы. Ранко и новый водитель «уазика» вообще были неприметными персонами и их присутствия даже не замечали. Курюту с караула перевели в роту.

Глубокой ночью, когда Ракуте наскучивало общество туповатого Секача, он брал меня с собой на длительные обходы по коридорам министерства, проверять опечатанность дверей, сигнализацию, отмечаться у дежурного по штабу, а после идти курить в туалет на третий этаж. Ракута запирался в кабинке и разговаривал по телефону со своими подругами. Я размещался на широком подоконнике долбана и смотрел через окно во внутренний дворик, где одинокий фонарь освещал стены спящего министерства, стоящий перед аркой БТР и груду не убранной щебёнки подле. Из открытого окна доносились дрожжевые запахи пивзавода «Аліварыя». Грустить было неуместно.

***

«Слонов» воспитывали в корень плохо, почти ничего им не объясняя и уж тем более не запугивая их. Я, осознав, что лычки мне не повесят, и, стало быть, кричать ни на кого не придётся, вообще находился в полной прострации. «Слоны» чувствовали определённую вольность и в итоге на ночной прогулке Потапу совершенно не понравилось, как при команде «прямо» первый период вяло вдарял по асфальту каблуками своих берц, словно ребята уже послужили, либо боялись испортить подошву.

Влетев в расположения, Потап принялся рвать и метать, таким я его ещё никогда не видывал. Пробил близстоящих «слонов», влетело Дилькевичу, Карпову и крепышу Станову. С ними в общую мясорубку попали Игнат и Чучвага с Раткевичем.

— Почему «слонов» не раступливаете?! — ревел на нас Потап.

Наш период был тут же поставлен на кости в сушилке. «Слонов» отправили в расположение. В сушилке Потап устроил нам тёмную, рьяно пробивая с ноги по нашим уже немного зажиревшим рёбрам.

— Желательно я ещё раз увижу забитость первого периода! — причитал старшина.

Я стоял на костях и в сердцах заливался смехом, на столько бесполезными и пустыми были его агонизирующие наставления и зароки, что нам оставалось лишь с серьёзными лицами, молча кивать ему в ответ.