Андрей Латыголец - «Годзилла»

Оказалось, ему страх как захотелось курить и он попросил проходящего мимом «слона» из третьей роты постоять за него пять минут на тумбочке. В это время, пока он прохлаждался в курилке, вытянув вперёд свои долговязые ноги, в роту зашёл Головач, увидел подозрительное лицо и поехало…

На мгновение я попал в какую-то прострацию, а потом, когда до меня дошло, на меня надвинулись тучи неимоверной злости и досады на грани аффекта, вобрав в себя все прежние косяки и разгильдяйства этого проштрафившегося очкарика. Я ударил его с ноги, да так, что бедняга слетел с тумбы и проехал задом по взлетке, чуть-ли не до самых дверей каптёрки.

— Петрович, братан, что ты делаешь?! — вставая и поправляя очки, зароптал Напалм.

— Никакой я тебе не братан, чепушило! Встал на тумбу и стоишь тут до посинения! Ночью не отобьёшься!

В ответ он стал что-то мямлить. Я не слушал. Зашёл в бытовку и попытался уснуть на стульях. Ночь предстояла долгая, а отдохнуть следовало хорошо.

Напалм убирал располагу один. За это время я успел успокоиться, что всегда было свойственно моему характеру. Когда он уже заканчивал, я смиловался и сказал:

— Ладно, иди спать, но только до пяти, я тебя разбужу и сам часок вздремну.

Обрадовавшись, Напалм отошёл ко сну.

Как ни странно, будить его не пришлось, он поставил будильник и ровно в пять сменил меня на тумбе. Ночью я не спал, лазил в интернете по его телефону и, едва опустив голову на подушку, тут же заснул.

Утром в шесть часов Напалм затряс меня с такой силой, что я даже испугался.

— Вставай и пацанов буди, а то они не слышат!

Осознав, что ребята, как и я, впрочем, обленились в край, стал производить подъём. Мука воспрянул, лишь когда я облил его водой из чайника. Ворчал и сыпал матом. Однако иначе его было не добудиться. Раткевич же, перевернувшись на другой бок, заявил, что на построение не пойдет. Ещё куда бы не шло, если бы в роте было человек десять, но наша подозрительная четвёрка всегда вызывала к себе особое внимание.

Я стащил с Раткевича одеяло и стал угрожать холодным душем. Раткевич остался бездвижен. Умолять и упрашивать было не в моей компетенции, тем более он сам должен был войти в положение, и я вылил на него целый чайник.

Видимо, он не ожидал такого поворота и вскочил, как ошпаренный.

Раткевич был весьма увесистым и крепким бойцом и когда эта здоровая туша с яростью стала надвигаться на меня, я поднял кулаки. Его это не остановило и он со всей тяжестью навалился на меня. Вспыхнула потасовка и Напалм с Мукой тут же встряли в драку. Я успел залепить Раткевичу по морде и его очки отлетели под ряд кроватей. На шум из третьей роты прибежал Ковш и только тогда поединок получилось усмирить.

— Ща проверяющий придёт, вы что, совсем ошалели!

На построение мы опоздали. Грозный Лавицкий сделал нам замечание, но я всё же привёл роту на развод. Раткевич ещё долго на меня дулся и объявил мне бойкот.

***

Через две недели с учений приехала рота. Это было довольно печальным для нас событием, снова погрузиться в этот уставной каламбур после немыслимого отдыха.

Лица ребят были изнемождёнными и меня, сменившегося с наряда, отправили к «холодной» разгружать грузовики с палаточным городком. Разгружали до самого вечера. Грузовики всё прибывали и прибывали. Приходилось пахать со всем батальоном. Командовал нами прапорщик Станкович и по нему было видно, что он в бешенстве.

— Э, самцы, давай быстрее! Я скоро пробивать начну и мне поценту кто здесь «слон», а кто «фазан»! — покрикивал он.

Прапорщик все уважал и весь батальон трудились в поте лица.

Вечером, сидя с Индюком и Чучвагой в каптёрке, мне поведали историю учений. Как оказалось, в лесу было весело. Пацаны ходили по постам, правда, в бронежилетах с касками и АК-47 наперевес, спали каждую отдыхающую и ели довольно сытно. В палатках было тепло и уютно. Чучвага рассказал, как заснул прямо на мху и Секач, уличив его, хорошенько отметелил по почкам, припомнив былое. В последнюю ночь «шакалы» напились и старлей Лёва стал бросаться с кулаками на Секача, что-то не поделив. В итоге был здорово отделан и Станок, чтобы усмирить буяна, даже связал его бичёвкой и облил холодной водой из чана, дабы тот пришёл в чувства. Вообще пацанам понравилось и было что вспомнить.

В роте же моментально усилился гнёт и нас стали не по-детски крестить. Все передвижения по части, отходы-подходы к начальству проходили строго по уставу. Нас даже заставляли обращаться друг к другу по званию и некоторое время, на виду у всех, нам приходилось устраивать на показуху. Студнев стал строже и грубее, видимо, копируя Веру, отрабатывая свои капитанские звёзды. На сержантских сборах в канцелярии метелил сержантов, больше всего доставалось, как он говорил, туповатому Нихе, пробивая с кулака по его голове. Голова Нихи и так невелика по своей природе, неведомо каким образом выносил все эти удару, обрисовываясь ссадинами и набухшими гузами. Пару раз Студнев пробивал и мою фанеру, подловив на взлетке за то, что я вовремя не сменил старый распорядок дня. Этот лопоухий гном только с виду был мелким шашком, подачи его были крепки и увесисты.

Лёва следовал его примеру и пробивал любого, кто ему не угождал. Говарков крестил по уставу, а Секач, к нашему удивлению, совершенно поутих. Что-то изменилось в его взгляде, и он только молча поглядывал на происходящее. Реабелитировавшись на учениях, его снова вернули в караул. Пацаны говорили, что он успокоился и просиживал всё время в начкарке.

***

Индюк с Чучвагой со временем сели мне на шею. После отбоя Паха практически никогда не стоял на тумбе, садился прямо ко мне на стол и в наглую спал. Иногда его приходилось спихивать и угрожать расправой, чтобы он буданулся и пришёл в себя. Храпел Индюк даже стоя, раздувая свои сальные губы и я час от часу отвешивал ему смачных лобанов. Мы ругались, и доходило даже до коротких стычек. Индюк был крепышом, но я всё равно валил его на землю и бил по его широким плечам.

Чучвага был ещё наглее. Как-то он мне вообще заявил, что устал стоять на тумбе и попросил его сменить, якобы бирки на нагрудных карманах можно поменять и проверяющий даже не заметит подмены. Раз уж мне так туго и я постоянно жалуюсь на несправедливость и «огурцы», которые мне вешают «шакалы», и все эти задачи, с которыми не успеваю справляться. Ну и ещё, что я «годзилла», скоро ухожу, а им пол года дубасить.

Больше всего меня взбесило, когда заспанный Индюк с утра отказался подать команду «рота подъем». Я считал его свои товарищем и встревать с ним в серьёзную драку не желал. Его отношение ко мне выбило меня из колеи. Я знал, что давно распустил пацанов, никогда особо не требуя выполнения чего-то не положенного по сроку службы, и поэтому всегда ожидал поддержки в свою сторону. Однако они этого не ценили, а значит считали меня слабохарактерным. Я включил свет. Индюк тихо сказал «рота подъём» и мне пришлось самостоятельно ходить по расположению и будить роту громким отборным матом.