Александр Кириллов - Моцарт

«Не случайно, — вскакивает режиссер, теряя терпение, — эта сцена привиделось Бошо, когда он задумался об их семейной жизни. Талант Вольфганга остался вне её понимания, она никогда не была поклонницей его музыки, зато его слабости…»

«Откуда тебе это известно? — вдруг проснулась Агнешка, перебив режиссера. — Ладно. Давайте добавим еще один штрих к „капитальным“ анекдотам об их семейной жизни. Ей-то ничего не простили после его смерти, — продолжала она, все больше распаляясь. — Примитивна, легко поддается чужому влиянию. В муже видит неудачника. Недовольна его карьерой, не способна ответить на его любовь. Теперь еще этот „криминал“ — предпочитает фуги?! Фу, гадость — фуги!»

«Думаю, это были не фуги Баха»? — оглядываюсь я на сценариста.

«Кстати, о фугах, — оживился тот, пропустив мимо ушей мой вопрос. — Пианист Беекé признался, что, играя перед императором Иосифом, долго „не знал, что бы такое исполнить, и начал с фуг и других ребячеств этого жанра, над которыми и сам смеялся“».

Он захохотал, все вокруг заулыбались.

«Думаю, никто сейчас не решиться обозвать фуги „ребячеством“, — холодно отреагировал режиссер, — скорее отзовутся как об ужасной зауми».

«Нет, тут что-то есть, — фыркнул сценарист. — Конечно, это из области курьезов. Но можно вспомнить, как у нас трудовые коллективы обсуждали достоинства 5-ой симфонии Шостаковича. Вся страна, прильнув к радиоточкам, отслеживала количество диссонансов и качество оркестровки, чтоб композитор не пере… того — не враг ли он народа?»

Белый как лунь сценарист, импозантный, с хрипловатым голосом, ловил на себе кокетливые взгляды девочек из съемочной группы и, довольный, поправлял на шее цветной платочек, выглядывавший из расстегнутого ворота.

Агнешка, пригорюнившись как красна дéвица, оттолкнула мою руку, которой я хотел её удержать: «Не надо меня останавливать. Я хочу правды!»

«Похвальное желание, — заигрывал с девчонками сценарист. — Но как узнать — эту правду? В чем она — правда?»

«Не знаю! Отстань, — отшатнулась она от меня. — Не понимаю. Не могу!»

«Что?»

«Вытащить Констанцу на свет Божий — какая она?»

«Опаслива до судорог, — процедил режиссер, взяв себя в руки. — В любую минуту готова шмыгнуть к себе в норку. Она — ух! — какая упертая, если это касается её жизненных постулатов. Но никогда сама не решится что-нибудь открыто предпринять. Предпочитает, чтобы её к этому подвели, осторожно, незаметно — привлекли, соблазнили. В душе-то ей… ох, как этого хочется, но она никогда в этом не признáется — даже себе, не говоря уже… чтоб пошептаться с подружкой, например, или с сестрой о сокровенном. Констанца-жена — одна сплошная обида на мужа. Вместо того чтобы объясниться с ним и навсегда извести эту муть и сырость, которые завелись в их доме — нет, только нервы, слёзы, недомолвки, что-то бессловесное, зажатое в себе… Всё! Давайте репетировать, мы теряем время».

«Что мне играть — слезливую психопатку? — взбеленилась Агния. — Нельзя же без конца пинать ту, с кем Моцарт прожил 9 лет. Всё-таки они были друг для друга — Штанци и Вольферль…

«В постели… или на бумаге? — уточнил сценарист. — Никто и не оспаривает, что он был к ней привязан, но это же не исключает его увлечения другими женщинами. Он был просто мужчиной, был привязан к жене и не пропускал ни одной юбки, чем-то его прельстившей. Писал с успехом как хулиганские песенки, так и её любимые фуги.

«Фуги! — кричала Агнешка. — Причем тут фуги? Может, это её протест!»

«Не в фугах дело, черт возьми, — вспылил режиссер. — Она никогда не любила мужа — в этом её проблема — ни мужа, ни его музыки — для неё слишком откровенной, даже личной, как ей могло показаться…

«Ах так, это значит, что из всех его сочинений торчали мужнины уши , от чего её корежило, — не унималась Агнешка. — Потому-то и фуги, да? Они её утешали, позволяя ей забыться, а от его „стриптизной музыки“ из одних обнаженных нервов у неё кошки на душе скребли? [Агния вся вздыбилась, будто ежиха, даже грудь, выскочив из халата, торчала кверху.] „Почему ты не пишешь фуги?“ Может быть, в ней жила тайная надежда, что фуги изменят мужа, отвратят от привычной жизни — ей ненавистной… Откровенно говоря, ни честность, ни искренность никогда не были его сильной стороной».

«Он, конечно, не Ж.-Ж. Руссо», — заметил с ехидцей сценарист.

«Но и Констанца не Жанна д'Арк, — не сдавалась Агнешка, — готовая без конца колесить с ним по миру в седле в окружении бесцеремонной толпы из так называемых „друзей“».

«Обойдемся без фантазий, — недовольно скривился режиссер. — Констанца не монашка, она выросла среди музыкантов, где, как известно, исповедуют богемный образ жизни».

Трубка в зубах, борода, усы, бархатная куртка — он сам был из богемной среды или очень хотел таким казаться.

«Шесть беременностей за девять лет, — швыряла в них фактами Агнешка. — А в семье непонимание, раздражение, конфликты. Как это выдержать! Где та ниша, забившись в которой, можно было бы перевести дух или тот „омут“, куда бросаешься, очертя голову, от душевного ада. Фуги, только фуги приносили ей душевный покой. Она забывала о муже, скандалах, болезнях, тяжелых родах, безденежье, дурной молве, трубившей о его хронических изменах…»

«Констанца, мне видится, более расчетливой, что и покажет её дальнейшая жизнь без мужа. К тому же, как считает Артур Шуриг, 126 126 Шуриг Артур, автор известного двухтомника «В. А. Моцарт, его жизнь и творчество», 1913 г. никогда его не любила, она спокойно сносила его амурные приключения с Церлинами и Сюзаннами, называя их историями со служанками», — гнул своё сценарист.

«Никогда не соглашусь, — кричала Агнешка. — Она жена и, как у всякой жены, любовные интрижки мужа всегда вызывают ревность, и, я думаю, она делала все, чтобы этим интрижкам помешать.

«Вот тут я с тобой соглашусь, — зааплодировал сценарист, — ты почти слово в слово высказала мнение Шурига, который, не без оснований, предполагает «сценическое претворение Констанцы — в Эльви́ре , неумолимой приставале, в ней-то Дон Жуан и видит двойника того демона, который «воздвигает преграды на пути к удовольствиям». 127 127 из книги Пьеро Бускароли «Смерть Моцарта».

«Может быть, он и видел себя Дон Жуаном. Но, в их случае, Констанца не Эльвира, та любила своего Дон Жуана», — съязвила Агнешка. — А то, что Моцарт, возможно, ничем не отличался от большинства мужчин, заводя интрижки, и, как все они, был привязан к жене…»

«Утверждает и многоопытный Шуриг», — поставил точку сценарист.

«Давайте вернемся к съемке, — хлопнул в ладоши режиссер. — Разрешаю, бейтесь за себя, сколько хотите. Имейте только в виду, вам никогда не понять друг друга. Извечный спор двух бабочек-однодневок, родившихся — одна в дождливый, другая в солнечный день».