Александр Кириллов - Моцарт

Поздний вечер. Карета баронессы останавливается перед её особняком. Из кареты выходят Вольфганг и Констанца. Всё-таки мутер Цецилию удалось уговорить и Констанца переезжает на короткое время к баронессе фон Вальдштеттен. В отведенной ей комнате они наконец-то одни. Констанца вздрагивает на каждый шорох, на чей-то голос и топот за окном. Паркетный пол тускло поблескивает. Притихшие, оба сидят на кушетке. Невероятно, но вдвоем им скучно. От какого-то внезапного волнения она начинает источать едва уловимый телесный запах. Он принимается распутывать кокон из её одежды, не в силах онемевшими пальцами справиться с крючками и тесемками. Тихо, как мышка, пролезает рукой среди оборочек и складок юбки, осторожно, почти не дыша — хотя сердце бешено барабанит в ушах…

Внизу шум голосов, кто-то препирается с прислугой. Это служанка Веберов из «Ока Божьего». Вольфганг сбегает вниз по ступенькам. Служанка передает забытую им партитуру оперы «Похищение из Сераля». Он уже собирается дать ей расписку — и вдруг слышит: «Фройляйн Софи умоляет в слезах: «Скажите по секрету Моцарту, что он должен устроить всё таким образом, чтобы Констанца [!] вернулась домой, ибо моя мать absolument хочет доставить её назад с полицией!» Вольфганг в панике. «Здесь [в Вене] полиция может войти в любой дом, — говорит он баронессе фон Вальдштеттен. — Но, может статься, что это западня? Случись вдруг, не дай Бог, такое, я не знаю лучшего средства, чем жениться завтра же утром, а если возможно, то и сегодня. Надеюсь, что она так не поступит. Это стало бы prostitution для всего их семейства, но от неё всего можно ждать, зная о дурости мадам Вебер. Лучше привести дела в надлежащий порядок — и быть честным малым! За это Бог всегда воздаст. Я ни в чем не хотел бы упрекнуть себя. Мое сердце не на месте, в голове смута, как тут думать о серьезных вещах и работать? — откуда это придет?».

«Это чума, — слышу я свой голос за кадром. — Можно себе представить, какой брачный гон устроило семейство Веберов, поманив его Констанцой и, как ребенка, подтолкнув к браку. С ним играли как кошка с мышью: дам — не дам, твоя — не твоя, можно — нельзя. А едва приманка сработала, подняли такую беспорядочную и устрашающую пальбу с криками: ату его! ату! — что обезумевший Вольфганг готов был в петлю лезть, лишь бы от него отстали. „Дражайший, наилучший отец! Я должен просить Вас, просить ради всего святого, дайте мне ваше благословение, чтобы я мог жениться на своей любимой Констанце“. No comments!» 138 138 (англ.) Без комментариев.

Накануне свадьбы он проснулся поздно. Лежал в полудреме и разглядывал комнату. Серенькое утро холодной каплей чертит на стекле влажный след. Пасмурное небо естественно вписывается в убогую обстановку. Круглый стол весь завален партитурой, книгами, нотной бумагой. Обшарпанная дверь смутно выделяется в проеме грязноватой стены. Воздух спертый, промозглый. Одеяло тонкое, ветхое, как в сиротском приюте. Внизу тишина, ни веселого лая Пимперль, ни голосов Трезль, отца или Наннерль.

«Я бы охотно еще подождал жениться», — думает он вслух. И мысленно едет с Лиз в Милан. Она игриво смотрит на него из-под шляпки, стягивая на груди теплую накидку, прикрывающую глубокое декольте. Они вместе обдумывают план оперы, он делится с нею наметками арий. Время от времени Лиз отстраняется, приподняв выше колен дорожное платье, и поправляет розовые подвязки, а её отражение в окне кареты мечтательно смотрит в сторону, но в действительности — ему в глаза. «Да, я изначально её хотел, — выдавливает он из себя. — Всё остальное, очень может быть, домыслил, выдавая желаемое за действительное».

И снова мой голос за кадром: «С отправкой письма, в котором он просит у отца благословения на брак, пошел отсчет его новому состоянию. То, что так долго гуляло по периферии, от чего он легкомысленно отмахивался и уверял всех, в том числе и отца, что ничего подобного с ним никогда не случится, что всё это сплетни и пересуды недобросовестных доброхотов, стремительно надвинулось, став его судьбой».

В доме «Око Господне» уже не спят — все, кроме хозяйки. Пока мутер Цецилия не встанет, дом не дышит, затаившись в ожидании её пробуждения. Видно крепко вчера набралась. Все бегают из комнаты в комнату на цыпочках — шепчутся. Констанца, подобно Татьяне Лариной, проведя бессонную ночь, что-то строчит в свой дневник, сидя в кровати, с чернильницей зажатой между колен.

Днем приходит жених. В ожидании отцовского благословения они ломают головы над венскими сувенирами, которые Констанца могла бы послать его сестре. Он надеется привить «свою» Констанцу к их семейному древу, обсуждая с Наннерль модные венские штучки в одежде Констанцы, особенности той или иной бахромы, коей обшивают теперь платья венские модницы. «Носят ли бахрому в Зальцбурге? — как бы невзначай интересуется он. — Моя сестра её носит? Констанца уже обшила себе так 2 платья piquée 139 139 пике (ткань): стёганая материя . Здесь это в большой моде. Ей бы доставило удовольствие послать [бахрому] в подарок моей сестре, если только она назовет цвет». Этот абзац он вписал под диктовку Констанцы, как и спонтанные признания отцу, сказанные ему как бы на ушко: «…о чем особенно мне хочется сказать Вам, дражайший отец, что моя бедная Констанца, довольствуясь вашим маленьким portrait-silhouette, всегда хранит его у себя в кармане и подносит каждый день, — по крайней мере, раз 20, — к своим губам». Дурачат отца и не краснеют, стряпая в Зальцбург льстивые письма, подсовывая будущему свекру всё новые свидетельства её редкостной души, во всей красоте выразившей себя в арии Констанцы …

С едва заметной усмешкой Агнешка поёт арию Констанцы гостям, собравшимся у Веберов, в сопровождении моего закадрового комментария: «Всё это практиковалось до посещения супругами Зальцбурга. По возвращению же в Вену после трехмесячного пребывания в доме Моцартов энтузиазм с обеих сторон поутих. Прекратилась „переписка“ Наннерль с невесткой, а в письмах Вольфганга больше не упоминались восторги жены относительно отца и сестры. Констанца еще надеялась завоевать их расположения, но при всем желании так и не смогла с ними подружиться. И, надо сказать, что с её стороны это были мужественные попытки, принимая во внимание несгибаемые характеры свёкра и золовки, которые до самой смерти не верили, что женитьба Вольфганга на фройляйн Вебер не была хитроумной ловушкой. О том, что осталось в осадке, можно судить по одной единственной фразе Наннерль, брошенной ею годы спустя: „Он женился на женщине, которая не была для него создана“. Это мучило и Леопольда, о чем мы узнаём из его запоздалого ответа баронессе Вальдштеттен, высказанном в параличе покорности: „Я всем сердцем рад, что его жена не похожа на клан Веберов, иначе каким бы это стало для него несчастьем“. С опозданием, но его благословение на брак сына с Констанцой придет, а значит, цель достигнута: Моцарт спасен, Вольфганг принесен в жертву».