Геннадий Беглов - Досье на самого себя

— Пишите заявление, Виктор. Садитесь сюда…

Так родился первый в моей жизни серьезный документ:

Прошу зачислить меня в органы Госу дарственной безопасности в качестве курсанта Оперативной школы.

Хочу посвятить свою жизнь борьбе с врагами Родины.

2 марта 1946 года. В. Костров».

Имя — Люся Фридман — ассоциируется у меня с ожогом…

Ленька влетел ко мне часов в пять. Я только что вернулся из техникума и жарил на плитке макароны.

— Ну, знаешь ли! Вместо поисков любви, он жарит мучные трубочки!.. В тебя влюблен экземпляр неизмеримой красоты! Богата сказочно. Монте-Кристо в сравнении с ней — жалкий бродяга и, самое главное — ее особняк в четверти лье… Точнее: трамвайная остановка от твоей берлоги!

Ленька всего месяц в Ленинграде. Его эвакуировали во второй день войны и там, в далекой и сытной Туркмении, Ленька вырос, закончил десять классов и избавился от прыщей. Сейчас сдает экзамены в Театральный и крайне успешно. Ленька очень фасонит этим и не очень искренне сочувствует мне, у которого даже заявление не приняли. Костюм на Леньке шикарный: серый с искрой. Галстук бордо и новые американские туфли с медной пряжкой.

— Быть должны мы у них в девятнадцать ноль-ноль! Но будем в девятнадцать десять. Приходить вовремя — плохой тон. Ты не реагируешь?

Я посыпаю сахарным песком макароны и думаю о другом… (Он везде и всем называет меня другом. Все время, как приехал, твердит о дружбе и жалуется, что в «изгнании» был один. Но почему все-таки он ни разу не спросил, как я жил тут, как умерла мама, что я думаю делать. Вот и сейчас… Он даже не догадывается, что мне и надеть-то нечего.)

— Нет, вы посмотрите на него! Он даже не ощущает романтического стечения обстоятельств!

Гость вырвал вилку из рук, ткнул в макароны и упал на диван.

— А ничего… Итальянцы — не дураки! Но ты… Извини меня. Итак, на днях ты шел по улице. Ковбойка, закатанные рукава. Выгоревший волос и печальные глаза. Тебя узнают и влюбляются. Она ведь в нашей школе училась… Я дал слово, что приведу тебя сегодня. Будет папа, будет мама, очаровательная сестренка и три девочки для меня.

— Я не иду.

— Не идешь?

Ленька перестал хрустеть макаронами. Он был очень смешон с набитым ртом.

— Но она умрет, — зашептал Ленька, — за ней следом умрут ее мама и папа. За ними — сестренка. За сестренкой последую…

Ленька заморгал часто-часто и, проглотив жвачку, заплакал. У него полились слезы. Настоящие слезы. Это было уже сверхъестественное. Я тут же простил ему болтовню о дружбе, его раздражающе богатый костюм, простил ему все. Он был талантлив. Несомненно талантлив.

— Как ее имя? — спрашиваю я, словно действительно решил избавить их всех от смерти.

— Людмила. Урожденная Фридман, — отчеканивает Ленька. — Цвет волос — жженая охра. Глаза, как у всех красавиц, огромны. Карие. С небольшим налетом патины… Надеюсь, значение последнего слова известно Вашему Преосвященству… (Я киваю головой.) Длинные невесомые пальцы. Такими играют на арфах или совершают дворцовые перевороты.

— А как обстоит дело с безымянным пальцем на левой ноге? — беру я Ленькин тон.

— Жемчужный ноготок на розовой мякоти сустава.

— А мозоль?

— Фу… Циник. Одевайся.

— Во что?..

Вопрос обескураживает Леньку. Приняв позу мыслителя, Ленька стал думать. Думал он минуты две. Я приканчивал макароны.

— Покажи брюки.

Тщательно осмотрев хлопчатобумажные серенькие брюки, купленные на барахолке полгода назад, Ленька щелкает пальцами.

— Это может стать пикантным! Нужен утюг и мокрая тряпка.

Утюг грелся на плитке неправдоподобно долго. А когда я в десятый раз подошел, чтобы пощупать его, уже не надеясь, что когда-нибудь эта чертова громада нагреется… пальцы прилипли к нему. Я заорал так, что, кажется, до сих пор помню этот крик. Ленька подпрыгнул и начал скакать вокруг меня, тоже скачущего и воющего. Потом, вспоминая, Ленька утверждал, что это был настоящий туземный танец в честь бога огня.

Без пятнадцати семь выходим на Невский. Брюки стоят колом. Забинтованная рука воняет постным маслом. Вельветовый пиджак жмет в плечах. В кармане бумажка, покупательная способность которой унизительно ничтожна.

В спину дует ветер. Колет пылью затылок. Мешает говорить. Ноет рука, и хочется вернуться, лечь на диван и полистать книжонку…

Но меня несло. Несло с попутным ветром туда, где ждали красивые начала и мрачные концы, бесценные находки и безвозвратные потери…

У Екатерининского сквера приобретается букет. Сдачи у тетки нет. Вместо нее добавляется еще одна хризантема. Точность прихода близка с расчетной: Ленька ежеминутно смотрит на часы. На пятом этаже он стучит по цифре «13» и говорит ободряюще:

— Нам не сюда, Виктор! Не сюда!

Из соседнего двенадцатого слышен голос Шульженко:

«И радость приносят минуты и счастье приносят порой…»

Звоним. Ленька входит первым.

— Точность — вежливость королей! Но в семнадцатом это упразднено вместе с монархией.

В ответ рассмеялись.

— А вот и обещанное…

Ленька отходит в сторону, пропуская меня.

Залитая светом прихожая. У высоченного зеркала, прислонившись к нему, стоит она… Точнее, они, так как «ее» — две: одна в фас, другая — в профиль. И обе красивы. Очень красивы.

Протягиваю забинтованную руку с пятью хризантемами. Сейчас, при ярком свете, я вижу, какие они мятые и вялые. Начинаю краснеть. Надо что-то делать. Перевожу взгляд на ту, которая в профиль, и нахально выпаливаю:

— Это Леня для вас выбрал…

Не знаю, поняла ли она мое смущение, оценила ли нахальство или вообще не заметила жалкого вида цветов, — не знаю. Она принимает букет, подает РУку.

— Людмила.

— Виктор.

— А это моя мама…

В прихожую вошла костлявая женщина с большим ртом.

— Мам, это Виктор.

— Проходите в комнаты.

Взяв Леньку под руку, хозяйка уводит его на кухню.

Информация оказалась точной: в комнате три девушки. Две сидят на диване, третья — танцует, видимо, показывая новые па. Она смело взглянула на меня, выключила патефон и села у пианино на вертящийся стулик.

— Девочки, — объявляет Люся. — Это Виктор…

Подхожу к пианино, пожимаю влажную руку.

— Тома.

— Очень приятно.

Сидящие поднимаются разом и одновременно выпаливают: «Риваммаля», что означало: Римма и Валя. Прыснули и одновременно опустились. Люся садится к ним. Показывает мне на стул. Спрашивает:

— Где это вас?.. Авиационная катастрофа?