Геннадий Беглов - Досье на самого себя

— В каждой шеренге по десять, но все делают четко, как один. Головы подняты вот так… Глаза смотрят на Мавзолей! Раз-два! Раз-два!

— А девочки?

— Девчонки отдельно. Платья у них с вышивкой. На лбу кокошник. Потом ночью репетиция была. На самой площади… А перед тем несчастный случай произошел. На шоссе мотоциклисты репетировали, и один на скорости как врежется в дерево!

— Ушибся?!

— Ха! «Ушибся». Вдребезги! Где винтики, где кишки!.. Ну, вот… Наступил день парада. Мы, конечно, в колоннах стоим и на часы смотрим. Как только десять начало бить и сразу барабаны: бум-па, па, пам-па! Бум-па, па, пам-па!.. Из динамиков: «Ша-а-а-а-а-гом… Арш!!» На площадь выходит Амбарцумян. Абсолютный чемпион! Красная майка. Герб во всю грудь. Мышцы вот такие… В руках знамя. Тридцать квадратных метров! Ветром, как хлопнет! Как хлопнет! Древко из алюминиевой трубки и то гнется… А он хоть бы что! За ним колонна героев. Человек сто. Вторая колонна мы, эрэсэфэсэр. Я третьим от края шел. Трибуны полные… Иностранцев набилось! Русских и не видать совсем. По всей площади ковер из войлока. Зеленый. Вот такой толщины… Хочется смотреть кругом, а нельзя. Шаг можно сбить. Мавзолей прошли — я и моргнуть не успел. Но я все-таки обернулся… Сталина сразу узнал! Он в белом кителе, а рядом Калинин в шляпе. Его тоже сразу узнал. Ну, прошагали мы на другую сторону площади и стоим. И тут оркестр вальс заиграл. В одну минуту поставили турники. А турнички семь метров! Представляешь?! «Солнце» крутили минуты две. Чемпионы, конечно… Потом у самых трибун установили трамплины. Стальные такие. С откосом. И вот на площадь вылетает мотоцикл! Скорость жуткая. Все быстрей, быстрей! Как взлетит на трамплин! И в воздух! Колес не видно становится… Трения нет, и они как бешеные: ззззззз!.. Летит, летит в воздухе и раз! От покрышек только дым! Вот один из них, ну, тот, что рассказывал, — на репетициях и разбился… А потом два грузовика. На них площадка с искусственным льдом. Круглая. Бортика, учти, нет. Она в белом. Он в красном костюме. Вальс на коньках!

— Красивая?

— Кто? Фигуристка? Откуда я знаю? Мы ж далеко стояли. Лиц не видно. А почему шоколад не ешь?

— Я потом. У тебя, Витя, так брови выгорели… Совсем нету.

— Может, на улицу пойдем?

— Пойдем, — радостно соглашается Томка.

Но уйти не удалось. В коридоре мы наталкиваемся на Леньку.

— Ты мне нужен — вот так…

Он пилит ладонью кадык и затаскивает меня обратно в комнату.

— Разговор мужской, Тома.

— От нее у меня секретов нет. И вообще мы собрались гулять…

Но за Томкой уже закрылась дверь.

— Чего тебе?!

— Я тебе, как другу…

— Иди ты на… Что ты путаешься под ногами?! Вечно он дает советы.

— У нее, между прочим, есть отличный парень. Летчик…

Я очень хотел его ударить. И я сделал бы это, но вы не знаете Леньки. Он стоял ко мне спиной и открывал моим перочинным ножом бутылку портвейна.

— Яблочки от твоей будущей тещи…

И действительно, вынимает из кармана два больших желтых яблока.

— Давай спокойно выпьем и спокойно поговорим.

Яблоки оказались сладкими. Портвейн крепким. Я сидел на подоконнике и рассеянно слушал.

— Ты можешь меня презирать. Пожалуйста. Но верить-то мне ты обязан. Ведь это интеллигентная семья. Может, ты думаешь, что она белоручка? Ошибаешься. Люда прекрасно готовит. Яков Михайлович — портной выс-ше-го класса! У него обкомовские шьют! И потом связи… Ты же сам говорил, что тебя тошнит от метро. Испортил тогда вечер. Нагрубил. Я понимаю — нервы, переживания. Давай еще. Держи…

Я отхлебнул глоток и поставил стакан на окно.

— Короче, я иду туда и передаю таинственным шепотом, что ты ее ждешь. Остальное зависит от этого…

Ленька постучал по моей голове и, напевая тарантеллу Листа, вышел из комнаты.

Стало невыносимо тошно от всего. От слов, от вина, от яблока. И летчик, конечно, есть. Это не выдумка Ленькина. И ноги чешутся… Кусаются брюки, черт бы их… Действительно, — «канарейка».

Сдираю обновки. Переодеваюсь в свое, привычное. И тут я увидел шоколад. Все три плитки лежали на диване там, где сидела она…

— Ну, и пусть… — произнес кто-то моим голосом.

На окне стакан. Почти полный. Выпиваю в два глотка. Раз-два! Еще в бутылке. Остатки. Из горлышка — раз!.. Доедаю яблоко. Огрызок в форточку.

— Ну, и пусть…

Смялось внутри все.

— Раз-два! Раз-два!

Падают знамена… Только почему они все желтые?..

— Ну, и пусть желтые…

Очнулся от духоты. В лицо кислым жаром дышит диванная подушка. Тишина. Но я сразу почувствовал, что в комнате кто-то есть, кроме меня.

Поднимаю голову.

— Ты давно пришла?

— Четыре часа.

— Неужели я столько спал?

— И, как мамонт, храпел.

Людмила подходит и, слегка толкнув меня бедром, садится. (Какие большие глаза… И патина есть… Ленька не врал. И в этом же цвете на груди пушистые елочки из шелка… На черной шерсти костюма…)

— Это я сама. Нравится тебе?

— Да.

— А хочешь, я у тебя останусь?

— Зачем еще?

— Как зачем? Вместе спать будем.

— Ты что?..

— Что же тут плохого? Я же тебя люблю.

Она долго раздевается. Мучительно долго. На диване стало тесно и душно. Пахнет духами и еще, одновременно противным и приятным. Слова куда-то делись. И к лучшему. Хочется смотреть и трогать. Смотреть запрещено. Свет погашен. Подушка покрыта волосами. Они не дают спокойно лежать. Под ладонью ее грудь. Тянусь губами. Хочется укусить. Хоть чуть-чуть. Сосок вежливо вырывается и убегает вниз, к моему сердцу. Мешают ноги. Ее. Руку не пускает на помощь. Очень жарко. Желание приказать. Чтобы повиновалась. Чтобы не мешала. Сейчас крикну… Вместо крика, больно целую ее губы. Облизываю глаза, шею. Она слабеет вдруг вся. Тело растворилось в сладкой духоте. Слышу и вижу эту сладкую духоту животом. Это вот здесь. Здесь. Далеко от меня. Теперь очень близко. Опять недостижимо далеко. И снова так близко… Обхватила руками крепко и вытянулась вся. Как мертвая… Бухало сердце. Колко стрекотали в висках пьяные кузнечики.

(…Как быстро все. Как это все коротко…)

— А ты маме понравился.

Она целует мое плечо и выскальзывает из-под одеяла. Зажгла свет. Одевается.

— Мне надо к Риммке. Смотри… У меня разные ноги. Не заметно?

— Ты что, уходишь?

— Я же говорю… Мне надо к Римме. Она самая близкая подруга. Корабль обещала подарить на свадьбу.

(Тело белое-белое. И розовые точки на икрах и выше колен тоже. И на спине.)

— Зачем корабль? Какой корабль?

— Настоящий такой, с парусами, мачтами… Старинный. А на корме наши имена будут… Это в «Елисеевском» шоколад покупал? Ты — милый.

Ногтем разрезает обертку.

— Я в блокаду его не ела. Мама, бывало, вся изведется, а я — ни в какую. Этот вкусный. А тот, знаешь, кусками. Американский. Горький такой…