Геннадий Беглов - Досье на самого себя

Не спеша доела плитку. Брезгливо осматривает запачканные пальцы.

— Я о салфетку. Ладно? Все равно грязная.

Зацепилась волосами за крючок юбки. Рванула. На крючке осталась прядь.

— Жить будем в большой комнате. Мама отдает кровать. Они все равно спят отдельно… Для Риммки возьму плиточку, ладно? — Шоколад кладет в сумку. Садится ко мне. Целует.

— Не говори никому об этом. Знать будем мы и Риммочка. Ладно? Я помчалась…

И уже в дверях:

— Простыню не стирай. После свадьбы ее надо показать маме. — Она умчалась.

Почему об этом должна знать Римма?.. Корабль с именами… Шоколад в блокаду… Простыню, которую надо показывать…

Еще раз пропускаю через себя все, что произошло тут, сейчас, за какие-нибудь сорок минут… (Было без четверти девять; когда проснулся, я смотрел на часы. Сейчас половина десятого.) Сорок пять минут!..

Как же так?.. Это для меня всегда было самое, самое!..

От мысли, что со мной ляжет в постель голая девушка, останавливалось дыхание… Листая страницы великих книг, я запоминал великие слова и берег эти слова на тот случай, когда рядом будет она…

Но слова не потребовались. Ни одного слова.

И время. Думалось, что его не хватит. Не хватит часов и дней. Не хватит лет.

А тут… Сорок пять минут!..

Длина школьного урока.

Недели две спустя, перебирая «семейный архив», — кожаный чемодан, набитый документами, письмами, облигациями, — я увидел книжку донора, принадлежавшую маме.

Последняя сдача крови: 6 мая 1941 года.

У меня возникла идея.

В институте переливания крови таких ждали. Один врач из комиссии прямо так и сказал:

— Пять лет такого бычка ждали.

Бычок был, положим, тощ, но необходимые данные для выкачивания комиссия находит. Через час, облегченный на 250 граммов и богатый, как воин Тамерлана после очередного похода, толкаюсь на рынке. Со мной паек донора. Продукты рвут из рук. Мятыми деньгами набиты карманы. Только за топленое масло, не торгуясь, платит интеллигентный старичок пятьсот рублей. Тут же из продавца превращаюсь в покупателя. Английский костюм. Серо-голубая шерсть. Накладные карманы с пуговицами. Оранжевая этикетка с черным львом. (Ленька из зависти может выброситься из окна…) Звоню Людмиле.

— Люда скоро будет. А почему вы не появляетесь? Вас хочет видеть Яков Михайлович.

— Спасибо. Я появлюсь.

Впервые в жизни сажусь в такси. Мчусь к ее дому. Жду в машине. Шофер предлагает сигареты.

— Не куришь? А я на фронте как закурил, так вот и…

Он начинает фронтовую историю, но я не слушаю. Я жду.

Вот, наконец… Белое пальто. Красная сумочка. Красные перчатки. (Сейчас пройдет мимо машины, а я тихо вслед: «Мисс Лю, вас ждут…»)

Что это?.. Мужчина. В зубах мундштук. Доходят до парадной. Они рядом, в пяти шагах от меня.

— Завтра в шесть, — напоминает она.

Он целует руку, подтверждая, что «завтра» и что в «шесть».

— Поехали, — говорю я шоферу.

— Куда?

— Прямо.

На другой день без предупреждения наношу визит семейству Фридман. Небрежно кидаю на столик в прихожей огромный букет. Елизавета Сергеевна искренне изумлена.

— Смотрите, что принес Виктор! Люда! Яков!

Семья высыпает из комнат. Люся подставляет щеку. Знакомит с отцом. Сестренка бежит за вазой. Георгины ошеломили всех (стоимость ошеломления фантастична. Позволить такое может только Ревность).

В гостиной пьем кофе. Яков Михайлович действительно милый старикан с большим шишковатым носом, которому ежесекундно необходим платок. Говорим о насморке, о Бунине, о собаках, о спектакле Пушкинского театра и, конечно, о погоде. Я в ударе. Даже ввернул очень кстати не очень приличный анекдот про червяка…

Впервые она посмотрела на часы в половине шестого. Лицо, как мне показалось, стало отсутствующим.

— Папа, прости… Мне надо к Фаине Григорьевне. Сегодня примерка.

(Ну, вот. Началось. Спокойно. Только спокойно.)

— Виктор, ты еще посидишь? Я — не больше часа…

— Я пойду с тобой.

Невероятно, но она соглашается. Выходим из дома. У Гостиного двора снова смотрит на часы.

— Встречаемся здесь, милый. В семь. Что ты так смотришь? Вот чудак. Туда нельзя. Неприлично. И ждать там негде. Не сердись, милый.

Подставляет щеку. Переходит улицу. Белое пальто видно издалека…

Он ждал ее у Филармонии.

Впрыгивает в меня и заменяет собою невероятно страшный и беспощадный зверь. Зверь не видит домов, машин, пешеходов. Только белое пальто, которое уводит Другой… Взмокли ладони. Стали липкими пальцы. Зверь собирается задушить их. Сперва его. Потом ее… (Но ведь она мне нравится не очень. Голая, так она совсем не красивая. И потом — глупая она…)

…Глупец ты! Ты же, размазня, пустил ее на диван! Молчанием дал согласие на женитьбу! Поверил каждому ее слову! И простыня! Ты забыл о простыне, глупец!..

Зверь забирается в Михайловский сквер. Перебегает от дерева к дереву, сокращая расстояние. Они идут вокруг. Прямо по площади. Заворачивают в проулок. Скрываются в подворотне. Пересекли двор. Еще одна подворотня. Остановились. Открыл дверь. Пропускает ее вперед…

Они здесь. За дверью, обитой клеенкой. На клеенке мелом: «кв. 3». Бегу во двор. Окна высоко. Видны только занавески. Вернулся. Дернул за ручку. Ногтями скребнул по клеенке… Диск французского замка. Ошпарила затылок сумасшедшая мысль. Нужна шпилька! Булавка!.. (Как-то в ремесленном мы не могли попасть в мастерскую. Потеряли ключ. Пришел преподаватель и канцелярской скрепкой открыл замок.)

Шарю в карманах, хотя знаю, что в них ничего нет и быть не может. Ищу в подворотне. В поисках выхожу во двор. Ничего нет!! Вою от отчаяния почти вслух. Делаю второй круг по двору. Натыкаюсь на детей. Они возятся у велосипеда. Машинально взглянул на вязаную шапочку. Шейка перетянута шарфом… Булавка!!! Хватаю мальчонку. Поднял в воздух. Сажаю и мчу по двору, толкая сзади… — Ууууу-ух!… Он покатился дальше. Я — в подворотню. Булавка не лезет. Толста. Сплюскиваю зубами. Мягкое «щелк» и…, дверь сама пошла на меня.

Темень. Споткнулся. Ощупью, на четвереньках, взбираюсь по лестнице. Уютный коридорчик. Светится стеклянная дверь. Прилипаю к вешалке, рядом с белым пальто, и перестаю дышать.

Побежали секунды. В тишину квартиры, как сквозь вату, долетают со двора детские голоса. Но вот… звук. Звук настолько неожиданный, что не сразу понимаю, что это… Так, кажется, шелестит бумага, когда перелистывают книгу.

— Начали, милый…

(Это она!!!)… Но зверь не бросается в комнаты. Не душит и не рвет жертвы на части. Зверь поджимает хвост и собирается покинуть меня. Это из-за того, что все вокруг потекло… Все начало таять. Мягкими толчками входила и заполняла коридор мелодия. Вот еще один рояльный аккорд с россыпью нежных нот… Еще, почти такой же, но более грустный. Вступил голос. Будто тронули хрусталь…