Геннадий Беглов - Досье на самого себя

Пенье оборвалось. Мелодия уходит вперед, ломается и обрывается тоже.

— Там кто-то есть… — сказал хрустальный голос.

Дверь распахнулась. Передо мной — мальчик. Бледный и очень худой. Он спокойно разглядывает… белое пальто. Из комнаты выходит Людмила.

— Я же знал, что тут кто-то есть. Вы разве не слышите?!

Она хочет что-то сказать мне, но не успевает. В дверях мужчина.

— Папа, ты тоже ничего не слышишь? Вот же…

Мальчик ткнул рукою в пальто. Потом рядом. Потом в меня.

— Простите, Игорь Романович, — тихо говорит Людмила. — Это Виктор… Понимаете?

Мужчина улыбнулся.

— Ванечка, пойдем, милый. Пойдем.

Мальчик послушно уходит за Людмилой. Мужчина тоже. Я остаюсь у вешалки в состоянии полнейшего столбняка.

Вышла она тотчас. Надела пальто. Схватив меня за рукав, тащит к выходу.

До сквера прошествовали в глубоком молчании. Скамейки пусты. Мы сели.

Когда на Демидовом переулке взорвалась пятисоткилограммовая, Ванечке не было и двух лет. Мать не проснулась. А Ванечку откопали девчонки из ПВО. Игорь Романович, вернувшись с фронта, отыскал сына в детприемнике города Кемерово. Ванечка был слеп. При встрече он мял ручонками лицо отца и радостно выкрикивал:

— Слышу нос! Слышу глазки!

Мир для него был миром звуков. Музыку он читал, как мы читаем книги. Пенье далось ему легко и стало наслаждением.

Людмила познакомилась с ними на концерте в Филармонии. Ванечка оказался ее соседом по креслу. В антракте она приняла приглашение Игоря Романовича давать уроки…

Вот и все. Почему она не говорила об этом дома? Почему не сказала мне?

Странные мы — люди. Каждый носит в себе свою, глубоко личную тайну, но не один не прощает этой слабости другим…

На другой день по телефону я сказал Елизавете Сергеевне, что мы любим друг друга. После очаровательно-огромной паузы последовал ответ:

— Надо собраться и все оговорить…

Прежде чем продолжить, я обязан предупредить читающего, что при недостаточно внимательном чтении предыдущего, дальнейшее может стать неясным, или, что совсем нежелательно, — понятым неправильно, поэтому убедительная просьба: не переоценивать свою память, в особенности по отношению к деталям, а перечитать, как перечитывают следственное дело, все с начала, иначе вы, войдя вслед за Виктором в последующее, можете, как принято говорить, заблудиться, и тогда даже я, при всей снисходительности к людской памяти, уже ничем не смогу помочь вам. К сожалению…

Кстати, Вы помните номер комнаты Лидии Васильевны, которая вышла замуж за военного?..

А какого цвета костюм купил на рынке Виктор?..

Вы ехали на работу утром. Вспомните, во что была одета женщина — ваша соседка в вагоне метро…

А вы можете перечислить предметы, находящиеся в вашей сумочке? Портфеле? Прежде, чем ответить твердым «да», — проверьте сами.

Все это очень легкие вопросы для памяти нормальной. Но, если у вас и при напряженном вспоминании не возникнут ответы на них, не огорчайтесь. Можно прожить и так. Так большинство и живет.

(Странно только, что это самое живущее большинство постоянно жалуется, что они «что-то» или «кого-то» не понимают.)

Ну, бог с ними… Оставим их. Нас ждет очередной лист «ДОСЬЕ» за №…

В актовом зале школы напряженная тишина. Через несколько минут перед нами выступит старейший чекист в отставке Брагин. Все наши попытки узнать о нем какие-нибудь подробности потерпели провал. Секретарь учебной части школы Шурочка, не отрываясь от «Ремингтона», сухо отчеканила лишь пять слов: «Открытие школы поручено полковнику Брагину».

Поднялись в семь. На площади перед Исаакием, тщательно скрывая друг от друга зевоту и куриную кожу, провели физзарядку. Отогрелись за сытным завтраком, после которого смертельно захотелось спать. Но спать не пришлось. В аудитории нас ждала маленькая седая женщина.

— Я помогу вам вспомнить русский язык. Зовут меня. Полина Антоновна. А начнем мы с диктовочки…

Диктант оказался сложным, но не сложно было списывать. Полина Антоновна на память диктовала нам текст, а сама читала толстую и очень потрепанную книгу. Я долго не мог вспомнить сколько «н» в слове «задержанный»…

На сцену вышел маленький человек в синем шевиотовом костюме. В руках огромный старый портфель. Человек прошел за кулисы, вынес оттуда стул. Стул поставлен у самого края авансцены, на него положен портфель. Человек облокотился на спинку и стал молча и внимательно разглядывать нас. Он был похож на грача. Сходству с грачом помогали и темный костюм, и приподнятые сейчас плечи, и сплюснутый нос, и совсем не моргающие глаза, темные и глубокие.

— Я старый и больной человек, — услышали мы тихий и очень домашний голос. — Мне трудно следить за нашим хозяйством, а оно у нас большое, богатое…

Он глазами, только глазами, заставил нас повернуть головы к стене, где висела огромная карта Союза.

— Двадцать семь лет сторожем при этом хозяйстве работал. Потом сказали: «Амба. Глаза у тебя не те стали. Память не та. Штатский костюм к твоему лицу более…» — Замолчал. Смотрит, не моргая, в один из рядов.

— Вон… место свободное. В четырнадцатом… Сидел бы я сейчас там да слушал вместе с вами старого сторожевого пса…

Опять замолчал. Выпрямился. Натянулся струною весь. Пальцами сжал спинку стула, аж белыми стали. И зачеканил фразы железные и красивые:

— Меч вручим после окончания школы! Наш чекистский, беспощадный дадим меч! Преданными и смелыми друзьями наших друзей должны стать! Врагами врагов! А идеалы ваши вот, — он повернулся всем корпусом к портретам. — …Маркс! Энгельс! Ленин! Сталин! Вот и вся программа школы. Ясно?!

— Ясно!!! — одним ртом громыхнул зал.

Брагин снова облокотился на стул и тихим домашним голосом начал вводную беседу.

Через четыре дня, в одной из очередных бесед с курсантами, начальник Школы рассказал о прямо-таки легендарной биографии Григория Евдокимовича Брагина — почетного чекиста, полковника в отставке, кавалера ордена Ленина и ордена Боевого Красного Знамени.

Но самое интересное о Брагине я узнал на пятый день от Людмилы.

— Это же Томкин отец. Ты что об этом не знал разве? Ее фамилия Брагина. Тамара Григорьевна Брагина.

Нас двести. На нас одинаковая форма, едим мы одинаковую пищу; карандаши для записи лекций у нас одинаковые и спим мы на одинаковых кроватях. Только сны у нас разные…

Плавают в крепком чае недотроги-кувшинки. В лепестки солнца понабрали и всем глаза слепят. На мягком дне пруда лежат полусонные караси…

Это у Жилина. Недаром он всю ночь улыбается.