Геннадий Беглов - Досье на самого себя

— Я тоже хочу его потрогать. Помоги, Виктор!

Подсаживаю Людмилу.

— Это тебе, — шепчет Риммка.

Сунула мне в карман мятый конверт и заскакала на одной ноге.

— Ой, замерзли ножки!

— От кого это?

— От Томки… Ой, замерзли! Ой, замерзли! Ой, замерзли ножки!..

Горит оранжевый абажур. Мы одни. Она и я.

— Чаю бы, Витя, а?

— Да-да. Я сделаю.

Ухожу на кухню. Ставлю на примус чайник. Разрываю конверт.

«Что же ты, Костров?

Так спешил, что и посоветоваться со мной не захотел? Телефон мой потерял разве? Я думала, ты совсем другой, а ты обыкновенный. Желаю тебе счастья тоже обыкновенного. Будешь переезжать к жене, спроси, почему они в своей квартире не живут. А телефон мой найди. Пригодится.

Дней за десять перед Новым годом нас созвали в актовый зал. Дежурный офицер доложил, что все в сборе, кроме одного отсутствующего по болезни и еще одного, отпущенного в город в связи с болезнью отца.

— Садитесь, — сказал начальник школы, — и выслушайте внимательно.

Зал скрипнул стульями и затих.

— Вам поручается первое оперативное задание. Весь личный состав школы направляется на охрану проезда правительственного поезда. В этом поезде из Москвы на родину проследует товарищ Сталин. — (Сердце обхватил холодный клубок и стало сухо во рту.) — Весь маршрут подлежит тщательной проверке и контролю. Два курсанта на один километр. Организовать круглосуточное дежурство. Проверить всех живущих в непосредственной близости у полотна. Лиц без постоянной прописки задерживать. В часы прохода поезда быть всем на путях. Оружие держать в боевой готовности. При появлении посторонних на линии в минуты прохода состава стрелять без предупреждения. Вам будет выдана одежда работников транспорта, оружие, деньги. Постарайтесь узнать поближе людей, живущих и работающих на вашем километре. Обо всем сомнительном немедленно докладывать командованию. Связь по железнодорожному селектору. Питание и ночлег организуйте сами. Отъезд завтра в ночь. Вопросы есть?

Вопросов не было.

Ночь. Вагон. Не уснуть никак… На седой насыпи черные столбы. Бегут вагоны. Один, другой… Тык-тык, дак-дак, тык-тык, дак-дак… Вдруг столбы побелели, качнулись. Насыпь вздрогнула, и по рельсам дальше покатились колеса… Одни… Без вагонов… Тык-тык, дак-дак, тык-тык, дак-дак…

Вот черт! Как же уснуть?

Наш километр под Тулой. Фомин дежурит ночью, я — днем. Спим прямо на полу в будке путевого обходчика Олега Васильевича. Место здесь тихое, нежилое. У невысокой насыпи редкий кустарник. Чуть поодаль — молодые елки. Летом тут, направо и налево, до самых этих елок, болото, а сейчас ходи, сколько хочешь. Но мы не ходим — бережем снежную целину. Правда, одно существо, живущее на километре, не пожелало выполнить введенное правило. Глубокие ямки следов оставлял ежедневно заяц-беляк, большой и толстозадый. По свидетельству Олега Васильевича, заяц был в преклонных годах и жил здесь давно. На нас он не обращал внимания, и мы часами могли наблюдать, как неуклюже скачет он по глубокому снегу вдоль насыпи метров сто, потом замирает вдруг, превращаясь в заснеженную болотную кочку. Это значило, что сейчас пройдет поезд.

И точно. Громыхали вагоны. Потом наступала тишина, и кочка скакала вновь, обнюхивая каждый метр пути.

— Тут круглый год ему харч, — разъяснял обходчик. — С окон всякая всячина летит. Привык.

Олег Васильевич был рад нашему вторжению в его одиночество. Поговорить он любил, и слушать его было интересно. Жизнь свою он провел в парикмахерской пограничного селения.

Юноши с пухом на подбородке как-то быстро, на его глазах, превращались в мужчин с жесткой щетиной, а затем, так же быстро, в неподвижных клиентов, к которым надо было ехать на дом и брить их последний раз в присутствии голосящих родных.

Однажды Олег Васильевич заметил, что и сам постарел, и, не найдя другого выхода из создавшегося положения, женился на молодой дочери местного банщика. Через год жена умерла в родильном доме, оставив ему двух дочерей. Дождавшись дня, когда девочки принесли аттестаты об окончании семилетки, старый цирюльник отправил их в столицу.

— Научитесь наукам, чтобы бабы при родах не кончались.

Таково было напутственное слово родителя.

Послушные дочери поступили на фельдшерские курсы, а Олег Васильевич попрощался с границей и уехал доживать на триста сорок седьмой километр.

Привез он сюда иранский ковер, серебряный кофейник и неистощимое количество восточных легенд, сказок и историй. Днем он рассказывал их мне, а ночью — Шурику.

Прошла неделя.

Нового ничего. По-прежнему держался мороз, по-прежнему нарушал «запретную зону» нахалюга-заяц, и не торопясь досказывал очередную страшную легенду наш хозяин.

Но вот наступила ночь, которую помню до мельчайших подробностей.

Ровно в двенадцать, как и обычно, сменил меня Шурик. Похвалив жареную картошку с луком, предложенную Олегом Васильевичем, я повалился на полушубок и сразу заснул.

Разбудил меня холод. Вскочил, начисто не соображая, что происходит. Дверь настежь. Шурка, злобно матерясь, возится с нею… Бросаюсь к нему, но меня тут же валит с ног страшный ветер.

— Оттуда пихай! Оттуда! — орет Шурка.

Не подняться никак. Коченеет лицо, руки. В кальсонах, босой топчется тут же Олег Васильевича.

Неожиданно дверь сама пожелала закрыться. Она сшибает Шурку, разбивает мне в кровь руку.

— Скоро поезд, — сообщает Фомин. — Контрольная дрезина проскочила…

Глотнул водки, начал бинтовать мне руку.

— Идти с вами? — спрашивает обходчик.

— Не надо. Останьтесь здесь.

Первым выползает Шурка. Руками отыскиваем рельсы. Держась друг за друга, двинулись по полотну. Шурка орет мне в ухо:

— Сейчас платформа пройдет! Потом поезд!

Он двинулся вперед. Я остаюсь. Включил фонарик, чтобы хоть что-нибудь видеть. В кругу света стоят мои валенки, рядом блестит рельс. Прошел шагов тридцать. Смотрю на часы. Пять минут второго. Стою спиной к ветру. Вслушиваюсь. Но что разберешь в этом гуле?

И тут я увидел свою тень. Она стояла рядом. Черная тень на ярко-белой метели. Кидаюсь в сторону и проваливаюсь в снег. Мимо летит сверкающий шар. Успеваю рассмотреть платформы, загруженные балластом, и тепловоз. Все уносится в темноту, а в голову ввинчивается пронзительный вой сирены…

Выползаю на пути. Снял перчатку, засунул руку в боковой карман полушубка. Пистолет теплый-теплый. Прошагал немного. Оборачиваюсь. Еще шагаю. Опять оборачиваюсь. Стало жарко и весело. Я начал про себя даже напевать что-то.

Прошли секунды, прежде чем понял, что только что слышал «кых», слышал! Я не мог этого придумать. И я знаю, что это… Так на морозе звучит выстрел. И это там, в той стороне, где Шурик.