Геннадий Беглов - Досье на самого себя

Я побежал. Бежать помогает ветер. Под снегом шпалы. Забываю о них и потому беспрестанно спотыкаюсь. Неожиданно со всего маху налетаю на Шурика.

— Грохнул пацана! Вот… мать! В темноте разве разберешь?! На полотно лез, дурак… С корзинкой…

Он толкает меня с насыпи. Светит под ноги. Вижу запорошенный снегом затылок и зеленый фланелевый шарф… А через мгновение ударило светом, и я увидел мальчишку целиком. Увидел подшитые валенки. Увидел корзину-самоделку… Рассыпанный уголь…

И лицо Шурика.

Он глядел на поезд.

Три длинных вагона с опущенными шторами шли курьерской скоростью в сторону Кавказских гор…

К утру все успокоилось. Мы помогли Олегу Васильевичу откопать будку и под жареную картошку с луком выпили «по последней».

— Заяц не вышел сегодня, — сказал обходчик. — Нору, наверное, завалило наглухо.

В полдень нас забрала дрезина.

У наших ног мальчишка. На стыках рельс дрезина вздрагивает, голова тоже, будто кричит кому-то: «Нет! Нет! Нет!…»

По дороге в Ленинград между мной и Фоминым состоялся такой разговор:

— Я понял так, Витька, что пацана тебе жаль?

— Правильно понял.

— А если бы это был не пацан? И не уголь он подбирал бы?.. Тогда что?

Я молчу, не в силах предположить, что было бы, если…

— Приказы, Костров, издаются с уверенностью, что они будут выполняться.

— Да ладно. Что ты завел? Иди в коридор кури… И так в купе дышать нечем.

Мы снова в актовом зале школы. Нас поздравляют с отличным выполнением задания. За проявленную бдительность в сложнейшей обстановке дежурств на триста сорок седьмом километре курсанту Фомину Александру Яковлевичу объявляется благодарность.

В канун Нового года, через сеть своих знакомств, Людмила достает билеты в театр музыкальной комедии.

«Марица». В главных ролях Колесникова, Кедров, Янет. В антракте выпили по стакану вина. Бродим по фойе.

— Давай переедем, милый, а?

Людмила прижимается ко мне.

— Я все равно не живу там. Боюсь примусов. От них, говорят, стареют. Мама ни во что не будет вмешиваться… Переедем, а?

— Кстати, ты ничего о своей квартире не рассказывала.

— В каком смысле?

— Вы же не в своей живете?

— Ах, ты об этом… Это просто была редкая удача и все. А кто тебе сказал? Хотя это не важно. Тут ничего нет такого… Мы жили рядом, на этой же площадке. А там, где мы сейчас, жила немка. Одинокая. Старуха. Кажется, учительница в прошлом. В блокаду она умерла. Папа нанял людей. Похоронили по-человечески. И потом мы переехали.

— Значит, это все ее? Мебель, ковры…

— Так ведь все равно бы сожгли, растащили. Управхоз даже слова не сказал. Пожалуйста, переезжайте… Ему еще пришлось буханку хлеба дать, чтобы номера поменял.

— Какие номера?

— Фу ты, какой непонятливый. Наш номер был «12», а его перевесили. А «13» перебили на старую квартиру. Понял?

— Выходит, вы живете в квартире номер тринадцать?

Людмила громко рассмеялась.

— Вот смешной! Чего ты испугался? Ты никак в приметы веришь?

Звонок приглашал на последнее действие.

Новогодняя ночь. Дежурю по школе. Поменялся с Колокольцевым. Он оставил потрепанную «Королеву Марго» и счастливый убежал в город.

Пробило двенадцать. Жду еще три минуты и набираю номер.

— Полковник Брагин.

— Простите. Можно попросить Тамару Григорьевну?

— Кто вам дал этот телефон?

— Она.

Трубка замолчала, потом ожила ее голосом.

— Это ты, Витя?

— Я.

— Ты решил меня поздравить?

— Да.

— Спасибо. Я тебя тоже.

— Мне очень плохо, Томка.

— Я знаю.

— Когда можно тебя увидеть?

— Я пришлю тебе открытку.

Трубку повесили.

Все. Больше говорить не с кем, и хорошо. И никто не помешает сегодня. Дежурный офицер выпросил у меня «Марго», уединился наверху в холле и до утра с этой «Марго» не расстанется…

Телефоны, хотя их и три, звонить не будут. Сяду вот сюда…

Начнем. Тем более подменился с Колокольцевым только ради этого…

С чего же начать?..

На могиле матери не был с весны. Точнее — с марта. Подлец.

Женился, неизвестно зачем. Любви тут никакой. Это ясно. Испугался одиночества? Ну, и, конечно, вопли о ее красоте, зависть окружающих — все это было приятно… Ленька даже ни при чем. Я же решил это после случая с Ванечкой…

Опять ложь! Ничего я не решил. Я ни разу в жизни ничего не решал. У меня нет никакой точки зрения… Как же я мог что-то решать?!

Я делал до сих пор только то, что хотели другие… Вначале за меня решала мама. Не стало мамы — решение выносят врачи: быть мне или не быть… А я опять как бы в стороне…

Быть мне на фронте или нет — решило за меня начальство ремесленного училища.

Потом кто-то решил, что лучше всего мне будет в тоннелях метро.

Другие, тут же, перерешили это и надели погоны.

Людмила решила быть со мной — и стала со мной. Это совпало, кстати, с желанием Леньки.

Шурик убил ни в чем не повинного мальчишку. У меня возникло свое мнение, но из-за боязни потерять единственного друга я отказываюсь от него.

И ничего я не сделал из того, что хотел…

Нет. Сделал. Однажды. Я испугался, что умрет Верочка. И страх этот пересилил страх перед воровством…

Но что это дало? Она все равно умерла. Хорошо еще не при мне.

И что такое — я сам?.. Сын хорошей женщины?

С отцом еще не разобрался. Кто он? Что за человек был отец? Решал ли что-нибудь он или за него решали тоже другие?..

Может быть, за него решала мама?.. А в конце он затеял бунт с сухарями и получил возмездие?

Как же это я теперь узнаю? И возможно ли это узнать?..

Но главное установлено: я — подлец. Своей точки зрения не имею. Друзей у меня нет. Из живых никого не люблю…

Томка…

Ну, это я решу… Прямо сейчас.

Взял лист бумаги и одним махом накатал следующее:

«Извини. Но я не могу ждать твоей открытки, так как принимаю кучу серьезных решений. Сегодня понял, что я — подлец и что должен успеть исправить.

Мне стало все ясно. Неясным осталось только одно — это ты. Сделай все, чтобы срочно встретиться.

Я вышел на улицу и опустил письмо в ящик, висевший на фасаде школы.

Падал мокрый снег. На мостовой чернели люки. В доме напротив видна елка, на ней дрожат шарики и лампочки. Там, наверное, плясали…

Утро Нового года было еще далеко.

Такого наш коридор еще не видел.

Прервали игры дети. Прижимая к себе мячики и самокаты, они стояли у ног своих родителей, разинув рты. На всех кухнях, забытый всеми, пригорал ужин…

Шла эвакуация.

Бригада мужиков, дыша перегаром, выносит исполинскую кровать.

Елизавета Сергеевна (в каждой руке фарфоровая статуэтка) визжит на весь коридор:

— Я пойду в горком. Голодранец!.. Снимайте абажур!.. Да режьте провод! Что вы там копаетесь?!.. Что ты тянешь?!.. Что ты тянешь, болван?!.. Это же гардинное полотно… Подставьте стул!.. Ягненком прикинулся! Сманил девочку такую, мерзавец!