Хилари Мантел - Перемена климата

От чая сержант отказываться не стал. Дири, разумеется, подала ему чашку и блюдце. Сержант поведал Ральфу, насыпая себе сахар, что полиция полностью в курсе того, каких гостей нынче принимают в миссии.

— Вы здесь чужой, — прибавил сержант. — Новичок в Южной Африке. Потому вам надо поаккуратнее выбирать себе друзей.

Мимоходом Ральф пожалел полицейского. Тот явно смущался, курил не переставая, то и дело предлагал сигарету Анне; время от времени по его лицу пробегала тень, как если бы он страдал от боли.

— Я не расслышал вашего имени, — сказал Ральф, когда полицейский вытер губы и поднялся, собираясь уходить.

— Зовите меня просто Квинтус, — ответил сержант. — Думаю, мы с вами подружимся, так что давайте без церемоний.

— Наверное, у него жуки в промежности, — проворчал Ральф, когда сержант ушел. — Надо бы послать его к Люку Мбате за питоньим жиром.

Коосу Ральф сказал, что чем тупее белые полисмены, тем хуже они с ним обращаются, за исключением этого Квинтуса, который, похоже, настроен дружелюбно — на свой лад, конечно.

Коос пригладил красной ладонью свои непокорные светлые волосы. Ральф, изучавший среди прочих предметов анатомию, подумал, что видит солнечный свет между лучевой и локтевой костями врача.

— Ждите приглашения в гости, Ральфи. Будете пить его пиво и лопать мясо на углях.

— Не думаю, что мы с ним подружимся настолько близко.

— Да бросьте! Сами не заметите, как привяжетесь к этим ублюдкам. Я ведь вам нравлюсь, верно? А я — один из них. Есть в нас что-то такое, душевное и простое. Даже трогательное, а? Мы всем хотим нравиться. Знаете, в чем нам не откажешь, так это в радушии. Когда приходит гость, мы стараемся, чтоб ему было удобно; африканская привычка, мы ее переняли у чернокожих. Думаете, за время, что провели в этом тауншипе, вы хоть что-то поняли в здешнем укладе? Если да, то вы, приятель, еще дурнее, чем мне показалось с самого начала.

Позднее, уже не в столь легкомысленном настроении, Коос сказал:

— Вам стоит попытаться понять этот народ. Мой народ. Я имею в виду буров. Британцы сажали их женщин и детей в концентрационные лагеря. Зулусы колошматили младенцев головами о колеса фургонов. У буров долгая память. Мы, африканеры, народ злопамятный.

Ральфа поразили слова «этот народ». Коос повел себя точь-в-точь как Люси Мойо, когда та рассуждала о своих друзьях и соседях.

— Я лишь надеюсь, — ответил Ральф, — хотя сознаю, что надежда почти тщетная, что эта страна остановит неумолимое шествие своей всесокрушающей бюрократии. Посудите сами, нынче едва ли осталась лазейка, в которую можно проскользнуть.

— Так нечего пытаться, — отрубил Коос. — У нас все следят за всеми. Так уж тут заведено. Господи Иисусе, старина, вы и вообразить себе не можете, как мне это осточертело! С самого детства…

— Думаю, могу, — возразил Ральф.

— Мой отец верил, что мир был сотворен Богом за семь дней. Так сказано в Библии, говорил он. — Коос рассмеялся.

В новом году стали привычными утренние рейды. Они повторялись каждые три дня. В первый раз полиция вошла в тауншип в пять часов утра. Прикатила на бронированных автомобилях и с полной экипировкой. Полицейские оцепили выбранный район и принялись методично его обходить, от дома к дому, громко и грубо колотя в двери. На следующий день в миссии чернокожие делились впечатлениями о рейде, и по их рассказам получалось, что именно поведение полицейских вызвало наибольшее возмущение: что такое — вопят, что они из полиции, требуют немедленно открыть дверь, а сами не дают жильцам времени подчиниться и попросту выламывают хлипкие преграды. «Будто мы не люди, а животные, — сказала одна женщина. — Будто мы слов не понимаем».

Полицейские утверждали, что ищут спиртное, следы подпольной перегонки. Еще они искали оружие: ходили мутные слухи — Ральф всем сердцем желал бы никогда их не слышать, — будто под покровом ночи в Элим доставили materiel [24] Зд.: снаряжение, оружие и амуниция ( фр .) , которое поспешили припрятать для грядущего мятежа.

С самого восстания — с так называемого восстания — в тауншипе царили страх и напряжение, и у парней, что кучковались на перекрестках, вид сделался мрачный и угрожающий. Ральф больше не разрешал Анне выходить из дома в одиночку. Там, где миссионеров знали, было сравнительно безопасно, однако там, где они были чужаками, белое лицо могло обернуться неприятностями.

Ночами накануне очередного рейда Ральф не мог уснуть, сколько ни старался. Мешали опасения: а вдруг новый рейд принесет с собой новые невзгоды, вдруг толпа, заранее предупрежденная о появлении полиции, выставит вперед оголтелых юнцов, которым плевать на последствия и в руках у которых палки и бутылки, а может, боже упаси, и то самое таинственное оружие; тогда полицейские опять возьмутся за дубинки — или, хуже того, засвистят пули. Ральф чувствовал себя беспомощным и бесполезным глупцом, лежал с открытыми глазами, пялясь в потолок, а сквозь щель между штор в спальню сочился оранжевый свет.

Им пришлось установить фонари вокруг всей территории, принадлежавшей миссии. На прошлой неделе кто-то вломился в начальную школу. Там не было ни денег, ни еды, и потому разозленные взломщики перевернули парты, разодрали несколько книг, разорили кабинет Анны в кладовке и устроили там небольшой пожар. Конечно, от огня все здание могло бы сгореть дотла, но отец Альфред, по счастью, заметил блики пламени из окна своей спальни.

Потом, в воскресенье, когда работники миссии отправились, как положено, в свои церкви, какой-то ловкий воришка проник в дом кухарки Розины, стащил из единственной комнаты ее одежду, в том числе шерстяную шапку, которая принадлежала Дири и которую Розина буквально вытребовала поносить. Рыдания кухарки слышала вся миссия, и они были куда весомее понесенной ею утраты. Ральф с Анной, Дири и садовники добрый час уговаривали и просили Розину перестать плакать. Клара, образованная уборщица, стояла у двери и молчала. Ее лицо было совершенно бесстрастным. Она выглядела как человек, потерявший все на свете, причем много раз.

Словом, пришлось поставить фонари, и при свете фонарей спалось уже не так крепко, как раньше. Ральф ощущал беспокойство жены даже через просевшие пружины кровати. Он обычно задремывал ближе к рассвету, и ему снились фразы, те самые, которые он слышал изо дня в день: «Тридцать шиллингов или десять дней», «Мой муж пропал, баас, и я не знаю, где он».

Наутро третьего дня в миссию пришла полиция. Грубый стук в дверь, можно сказать, принес облегчение. Они с Анной вскочили с кровати; одного взгляда на серые, изможденные лица было достаточно, чтобы понять, что сна у обоих ни в одном глазу. Ральф натянул брюки и рубашку, которые накануне вечером аккуратно сложил на прикроватном столике; Анна накинула халат поверх ночной сорочки и завязала пояс. Они одевались споро, но без суеты. К чему торопиться? Ведь полицейские, если им вздумается, все равно выломают дверь.