Хилари Мантел - Перемена климата

— Все, хватит. — Эми обхватила себя руками за плечи, словно пародируя спортсмена, страдающего от боли. — Я нагулялась.

Она выпрямилась, откинула волосы со лба, кое-как собрала их в наспех завязанный хвост. Ральф взял ее за руку. Они повернулись, и ветер ударил им в лица. Теплый ветер, моментально запорошивший кожу песком. Сквозь прищуренные глаза они видели, как песок клубится впереди, точно дым. Порой приходилось останавливаться, заслоняться ладонями. Песок забивался в рот, скрежетал на зубах. Казалось, ты вынужден грызть мелкие бриллианты.

Ральф отвез Эми домой. По дороге заглянули в магазин и купили персиков. На ферме уселись вместе на кухне. Эми Гласс достала из ящика кухонного стола острый нож, сперва положила на столешницу, затем вручила Ральфу. Тот взял один персик и стал резать. Желтая мякоть, кожура шершавая, как кошачий язык; признаки спелости растекались от косточки плода, будто пролитая кровь.

Потом поднялись наверх, легли в двуспальную кровать, под покрывало, сшитое Сандрой, второе из тех, что она сшила собственноручно. Эми обвила Ральфа своими тонкими и длинными белыми руками, прильнула к нему всем телом. Чудилось, что есть некий замок, ключ от которого она нашла, некий тайный код, который она расшифровала. Она вскрикнула, почти беззвучно, вывернула голову. Впилась зубами в подушку. Ральф пока не понимал, что чувствует сам, но сознавал, что до ощущения вины далеко. Влюбленность — да, несомненно. Волосы Эми раскинулись по ее плечам, словно веер из птичьих перьев; позвоночник, казалось, рассекал спину, как если бы в воске провели неглубокую борозду.

В тот день Кит находилась в доме тетушки в Фулшеме. Они сидели вдвоем на кухне. Дверь была приоткрыта, и внутрь сочился солнечный свет. Между локтями на столе остывал чайник.

— Так о чем ты просишь меня? — уточнила Эмма. — Это как-то связано с Дэниелом?

— Я прошу совета.

— Кит! Ты же знаешь, я никогда не даю советов!

— Сделай для меня исключение. — Кит уставилась на столешницу, задумчиво и аккуратно поцарапала ту ногтем. — Что это за гадость? Похоже на пятно от раздавленного печеного боба.

— Думаю, ты угадала. — Эмма усмехнулась. — Слышала, как говорят: дескать, нет худа без добра? Единственная польза от смерти Феликса состоит в том, что мне больше не нужно стряпать очередной diner a deux, вставая с постели. А печеные бобы весьма питательны, смею тебя заверить. — Веселье потухло; Кит заметила, как поменяли цвет глаза Эммы, из пронзительно-синих стали серыми. — Феликса было просто ублажить, требовалось лишь налить ему чего покрепче. Два стакана джина с порцией вермута — и он уже катил обратно в Блэкни, обратно к Джинни и ее еде. Знаешь, Кит, в журналах и книгах пишут всякую ерунду о тех, кто заводит романы. Дескать, угрызения совести и все такое. А как насчет мужчин, обедающих дважды в день? Вот о чем следует писать.

Рука Кит лежала на столе — крупная, белая, готовая действовать. Она хотела накрыть этой рукой ладонь тетушки, но сочла подобный поступок дурновкусием. Эмма сжала пальцы в кулак и принялась осторожно тереть глаза.

— Прости, милая. О Дэниеле я могу сказать лишь одно — спроси себя, что ты почувствуешь, если он уйдет от тебя и женится на ком-то вроде Джинни.

— Хорошо, подумаю, — пообещала Кит в некоторой растерянности.

— Значит, ты хотела спросить меня не об этом?

Кит покачала головой.

— Нет. Дело в наших домашних делах. И во мне самой. Мне нужна информация, Эмма.

— Информация или знание? — уточнила тетушка.

— А в чем разница?

Эмма не ответила.

В полночь поезд остановился. Анна приподнялась на локте, затем спустилась с верхней полки, нашаривая босыми ногами упор. Спрыгнула на холодный пол, поправила ночную сорочку и высунула голову в окно. Вдоль железнодорожных путей шагал какой-то мужчина. Видеть она его не видела, но слышала, как хрустят камни насыпи под тяжелой поступью. Во мраке светился кончик сигареты, огонек подскакивал вверх-вниз при каждом шаге.

— Который час? — спросил Ральф, вставая с нижней полки. Тоже выглянул в окно. Безлунная ночь, ни ветерка. Бесполезно выяснять, почему остановились и когда тронутся снова. Ждать, только ждать. Поезд пересек границу и находился уже на территории Бечуаналенда, двигаясь сквозь ночь на север. Нет, уже не двигаясь, уже замерев. В Мафекинг [32] С 1980 г. этот город носит название Мафикенг (на языке тсвана). прибыли с опозданием и в Лобатси опоздали. «Пущу вас в купе, — сказал проводник. — Попробуйте поспать часика два-три. Ваша станция будет на рассвете». Принес две плоские подушки и два тонких одеяла, а еще — четыре простыни, белоснежные, накрахмаленные, на ощупь точно бумага.

— Поблизости должна быть деревня. — Ральф ткнул пальцем в сторону далекого пламени костра слева. Пожалуй, дул бы ветер, они могли бы расслышать голоса. Где-то рядом с костром заплакал ребенок — должно быть, в какой-нибудь окраинной хижине. Анна молчала, вслушиваясь в нескончаемый детский плач.

Потом взобралась обратно на полку. Она сама выбрала верхнюю, там больше воздуха и ничье тело не нависает над тобой. Стоял декабрь — середина лета; с закатом жара чуть ослабевала, но едва поезд встал, накатила духота. Ральф протянул жене бутылку с водой. Из горлышка пахнуло затхлостью, жидкость была теплой и противной. Анна закрыла глаза, постаралась лечь так, чтобы ни одна конечность не соприкасалась с другой. Увы, полка была слишком узкой, поэтому пришлось сложить руки на груди и терпеть пот и тяжесть.

Ночь окутывала поезд черным покрывалом. Люси Мойо в Элиме собрала вещи и передала Анне сумку в тюрьму; хэбэшная ночная сорочка, совсем недавно свежевыстиранная и пахнущая глажкой, превратилась в мокрую тряпку. Простыни, которыми поделился проводник, скомкались и влажно прилипали к бедрам. Волосы словно приклеились к шее. Анна снова вытянула руки вдоль тела и уставилась в потолок купе. Металлическая крышка гроба на колесах. Если опять сложить руки на груди, она вполне сойдет за покойницу.

Представила, как произносит слова, что слетают вниз, подобно палой листве:

— Я беременна, Ральф.

Что тогда? Что будет, если она и вправду произнесет эти слова? Они вывалятся из поезда на каком-нибудь полустанке среди пустыни и начнут прокладывать путь обратно к цивилизации? Каким образом, позвольте спросить? С южноафриканцев станется не пропустить их через границу. Им ведь предоставили выбор: либо поездом на север, либо самолетом домой.

Анна попыталась вообразить себя зимующей в Ист-Дирхеме: вот она пересчитывает ступени лестницы на чердак в родительском доме, вот трет посиневшие от холода ладони, стараясь объяснить, почему вернулась. «Анна, тебя посадили в тюрьму? Наша дочь сидела в тюрьме!» Для них с Ральфом не найдется места в целом мире, они совершенно точно лишатся будущего, превратятся в рыб, выдернутых из воды, бессильно разевающих рты, подцепленных на крючки несбывшихся ожиданий.