Хилари Мантел - Перемена климата

Высоких целей она перед собой не ставила; главное, чтобы дети научились считать, складывать и вычитать, дабы их не обманывали, когда они идут в магазин со своими мелкими монетками. Еще ребята учились писать собственные имена и читать по книжкам, предназначенным для английских начальных школ, где есть лужайки для игр, домашние животные и клубничный джем к чаю. Здесь никаких лужаек не было и в помине, ибо каждой господней былинке приходилось отчаянно сражаться за выживание под палящим солнцем. К чаю подавали маисовую кашу — и ту же кашу готовили на завтрак и на ужин. Если же дети видели собаку, то немедленно принимались швыряться камнями.

Вообще местных детей отличали равнодушие и отсутствие любознательности; невозможно было догадаться, усваивают они или нет то, чему Анна пыталась их научить. Ей казалось, что зачастую ребята ходили голодными, но голод был не того сорта, когда все мысли только о еде, а руки трясутся от слабости; нет, их изводил хронический голод, неутолимый, привычный, повседневный. Дефицита в еде не ощущалось — ни в деревне, ни в стране в целом. Дело было скорее в неправильном питании, которое оборачивалось апатией, а та, в свою очередь, порождала непригодность к труду, нежелание предпринимать какие-либо усилия сверх необходимого минимума. Лучшая земля в округе принадлежала фермерам-африканерам, которые трудились не покладая рук и заставляли ее плодоносить. А пустыня одаривала колючими кустами, да еще по весне, после дождей, покрывалась вдруг ковром диковинных цветов.

Каждое утро к одиннадцати, когда солнце поднималось высоко, ученики принимались клевать носами, засыпать прямо за партами. У самой Анны пересыхало во рту. К часу занятия заканчивались. Дети окружали ее на прощание. «До свидания. Пусть с вами все будет хорошо», — прощалась она на своем неуклюжем, ломаном тсвана. «И вам того же, мэм», — отвечали они. Толпились вокруг. Тянули руки. Норовили дотронуться. Анна чувствовала, как внутри у нее все сжимается.

Собственная реакция вызывала у нее отвращение. Мужчины в деревне были невзрачными, угрюмыми и костлявыми. Женщины, наоборот, выделялись тучностью, из-за привычки питаться углеводами. На спинах они таскали крепко привязанных младенцев с пустыми, ничего не выражавшими лицами. Многие, очень многие малыши умирали. Медицинская сестра миссис Пилейн не могла исцелять от кори. Когда женщины разговаривали между собой, чудилось, что они бесконечно вопят и пререкаются. Их голоса были хриплыми, звучали монотонно, иногда в них проскальзывали торжествующие нотки. «Прости меня, Боже, — думала Анна, — но я не могу их любить; пожалуй, я их боюсь». Эти чувства опровергали все ее надежды и ожидания от себя самой, все принципы и убеждения, которым она вроде бы была привержена.

Новости из далекого мира поступали нерегулярно: почту доставляли дважды в неделю, изредка привозили газеты. Крохотному протекторату Бечуаналенд приходилось порождать новости самостоятельно. Серетсе Кхама, молодой племенной вождь, вернулся домой с женой-белой; десять лет назад, изучая юриспруденцию в Лондоне, он выбрал себе в супруги стройную, изящную блондинку, настоящую леди, и этот выбор равно шокировал и уязвил его родичей и правительство Южной Африки. «Брак, который потряс Африку!» — кричал заголовок передовицы «Дэйли мэйл». На протяжении нескольких недель взоры всего мира были прикованы к протекторату. Преследуемый, изгнанный британцами из родной страны вождь наконец вернулся под восторженные возгласы женщин и вспышки репортерских камер.

— Мы с тобой снова угодили в новости, — заметил Ральф. — Джеймс с Эммой и наши родители у себя в Норидже наверняка читают о наших делах. Вот так и понимаешь, что живешь на самом деле.

Под «снова» Ральф имел в виду их собственные злоключения. Эмма присылала им вырезки из английских газет. История четы Элдред обсасывалась журналистами день или два, но вся шумиха сошла на нет, когда их выпустили из тюрьмы. В газетах публиковали фотографии со свадьбы, как если бы никто не позаботился и не потрудился разыскать более свежие снимки. В казавшихся теперь такими странными парадных одеждах они на этих фото смотрели в объектив, взволнованные, перепуганные, выглядели детьми, которые играют в жениха и невесту в дождливый денек.

Из Кейптауна тоже приходили вести. Архиепископ скончался. Ральф был убежден, что старика, так или иначе, прикончило противостояние с правительством. Обсуждался новый репрессивный закон, который позволял чиновникам запрещать африканцам посещение церквей в районах проживания белых. Вполне возможно, это стало последней каплей для архиепископа.

Старик оставил черновик письма. Там говорилось, что, если этот закон будет принят, церковь, духовенство и прихожане не смогут ему подчиниться.

Словом, вызов был брошен. Но поздно вечером секретарь архиепископа вошел в кабинет за подписью с отпечатанным набело письмом. Старик лежал бездыханным на полу. Он упал прямо из-за стола, сердце перестало биться.

От этой новости Ральф ощутил себя еще более одиноким.

Через неделю-другую после приезда стало понятно, что в миссии недостаточно дел для двоих. А Мосадиньяна вопреки уверениям Купера отнюдь не собиралась разрастаться. Здешняя миссия была, так сказать, ископаемым, реликтом, ее время давно миновало, вся полезная деятельность переместилась в иные края. Ральф видел словно наяву, как в здании миссионерского общества в Кларкенвелле их с Анной личные дела покрываются пылью на самой дальней полке.

Он злился, разумеется.

— Глупость несусветная! С нами обращаются так, будто мы совершили какое-то гнусное преступление, опозорили себя. Но я не сомневаюсь, что в Англии найдутся люди, способные нам посочувствовать. Они нас поддержат.

— Мы не герои, — возражала Анна. — Мы ничего такого героического не сделали, просто оказались помехой. Досадной помехой, помнишь?

— Порой и этого бывает достаточно.

Каждый месяц из Кларкенвелла присылали скромное жалованье. Тратить деньги было не на что.

— По крайней мере, хоть за это спасибо, — говорил Ральф. — Когда ребенок родится, я заменю тебя в школе, а ты будешь отдыхать. Наймем няню из деревни. Саломея наверняка сможет кого-нибудь подыскать. Если даже случится бессонная ночь, ты сможешь отоспаться днем.

Мысли о ребенке заставляли его гордиться, беспокоиться и беспричинно грустить. Младенцу предстояло появиться на свет в Мосадиньяне, в самом сердце Африки. Тело Анны разбухло, зато лицо исхудало, а руки сделались тонкими, как палки. За несколько дней, проведенных в заключении, плоть, чудилось, попросту сползла с ее костяка; теперь кости выпирали из-под кожи, а широко раскрытые глаза придавали ей печальный и какой-то хрупкий вид.