Дойна Галич-Барр - Колокола и ветер

Я проводила все дни в новом доме, украшая стены мозаикой – современной стилизацией религиозных мотивов. Стену одной из комнат полностью покрывали мои и древние иконы, привезенные отцом из путешествий по России, Сербии, Болгарии и Греции. Он знал их ценность, но привозил не столько для того, чтобы создать коллекцию, сколько ради меня, зная мою любовь к иконописи и сильную веру. Ценность икон была подтверждена не только оценкой экспертов, но тем, что на них были святые, которым я молилась.

Весна была ранняя. Все дышало покоем и миром. С пробуждением природы сад дышал счастьем, ощутила это и я. Я открыла амбулаторию, готовила выставку, посещала театры и оперу, сезон в которых уже кончался. Через разные конторы и юридические агентства я искала местожительство Андреяны. Она наверняка была уже замужем.

– Она старше вас, Изабелла, – сказал адвокат. – Завещание останется в силе до тех пор, пока она не будет найдена. Мы дали объявление во всех американских газетах, а потом и в главных газетах европейских столиц, чтобы она обратилась в адвокатскую контору, так как ее ждет большое наследство. Однако до сих пор не нашли ее. Кое-кто обращался, но это были явные мошенницы, в чем мы убедились, сделав анализы ДНК. Это меня навело на мысль, что, возможно, она живет за границей, в каком-нибудь маленьком городке, но где и под каким именем? В Америке проведен поиск с помощью всех телевизионных станций, это не дало никаких результатов, из чего мы заключили, что ее здесь нет.

Я изо дня в день молилась, как и мои игуменьи, чтобы Бог дал нам возможность ее найти.

– Он подаст вам знак во сне или в молитве, – ответили обе в письмах. – Наберитесь терпения!

И вот пришла осень – время года, которое я так люблю, не только за красоту природы, но и потому, что в Америке, особенно в Нью-Йорке, Чикаго и Бостоне, это самый богатый сезон опер, концертов и драматических спектаклей, фильмов и выставок. Родители пожелали посетить Чикаго. Я хотела, хоть на несколько дней, заехать в ближайший женский монастырь в Индиане, о котором недавно услышала. Я знала, что там богатая библиотека, а игуменья Даница очень мудра. Я начала писать роман, мне требовались книги, которые были в том монастыре. Но я их даже не открыла. Хотелось только молиться и разговаривать с игуменьей. Я постилась и молилась, одна и с сестрами. Скромность, вера, молитвенная дисциплина и церковное пение стали истинным озарением. Игуменья, ощутив мою потребность в монастырском покое, пригласила меня посетить их весной и остаться подольше.

– Будь терпелива, Бог укажет тебе путь, и ты найдешь Андреяну. Привези ее в этот монастырь или еще в какую-нибудь обитель в Эфиопии или Сербии. Здесь вам обеим будет легче, вы наговоритесь, узнаете друг друга через молитву и пост.

Там, в монастырской келье, мне приснился чудесный сон. Я слушала музыку, прелюдию оперы, и видела его лицо, лицо слушателя – как дирижера.

Когда поднялся занавес, я услышала голос – он словно лился с неба. Некая красавица пела арию, очень сложную и для гораздо более известных певиц. Ее игра и движения были невероятно точны. Этот голос, трагически печальный, был мне прежде неизвестен, а я слышала много исполнений «Аиды». Дело происходило не в Египте. Я видела ее над ущельем, в Эфиопии, она пела Желтому Нилу.

Жизнь постепенно возвращалась к привычной, обыденной рутине, рабочей стабильности и сосредоточенности на пациентах. Частые дежурства были утомительны, но многолетняя практика научила меня выдерживать и по трое суток без сна. Я продолжала писать и скоро подготовила выставку. На этот раз я сознательно ушла в эксперимент; замысел выставки вызвал многочисленные комментарии. Я сопоставила реалистические и сюрреалистические образы с абстрактными, причем так, что картины под одним и тем же названием имели и свое другое «я». По принципу совмещенности сознания и подсознания, реального-нереального, рационального-эмоционального было показано одно и то же состояние в разных мирах. Для этого я выбрала портреты и пейзажи. Ничто не может более выразительно свидетельствовать о двуединстве мира, чем человеческое лицо и лицо земли.

Подобным же образом я поступила и с иконами. Святой Георгий был на белом коне, в красной одежде с золотым шитьем. Святая Параскева, которую я на каждой выставке показывала иначе, была изображена в темно-синей мантии с золотом, а на плече у нее сидела райская птица. Понятно, что в абстрактном варианте фигуративность теряется и образы святых передают только духовное переживание – на них доминируют или цвет, или штрих, или свет.

Без всяких предварительных размышлений, что именно я буду выставлять, перед самым открытием я решила, что кроме портретов других эфиопских женщин покажу и два портрета Дельты – в беременности и в монашестве. Фигуры я подчинила выражениям лиц. Я не могла пересилить потребность писать ее, она вселилась во многие женские лики. Я изменяла мимику, одежду, возраст, а на одной картине, которая привлекла взгляды многих, было представлено ее самоистязание: она была изображена идущей, в монашеской рясе и веригах, с камнем на голове. Выражение лица было почти как у святой – не столько боль, сколько покаяние.

Это была одна из самых удачных моих выставок, на ней побывало множество людей. Чем она отличается от предыдущих? – спрашивала я себя. Может быть, тем, что картинами я спровоцировала оба наших мира и обнажила скрытую тайну – любовь к земле древнего христианства, – вызвав у посетителей желание побывать там. В сущности, это была моя авантюра, пощечина миру, который во имя унылой горизонтали забросил вертикальный смысл, скатившись в пустой гедонизм, безысходную патологию, абсурд и смерть.

В сентябре та же выставка была развернута в Нью-Йорке.

Я обратила внимание на одну изящную даму – она приходила несколько раз и особенно внимательно разглядывала портреты Дельты.

– Я бы хотела купить эту картину, где она беременная, и ту, где она себя истязает, если вы их продаете, – сказала она с акцентом.

– Почему именно их? – спросила я.

– Видите ли, я не совсем уверена, но мне кажется, это лицо похоже на лицо одной женщины – она живет в Риме, и я очень ее ценю. А крест на груди этой беременной очень похож на крест моей подруги. Это редкий крест, он стоит больших денег. Она надевает его только на большие приемы, всегда боится, как бы не потерять. Верит, что он приносит ей счастье. «Когда я не ношу его, мне страшно и грустно, не понимаю почему», – сказала она мне. Думаю, она обрадуется картинам.

Я ответила по-итальянски:

– Нет, она не продается. – Почему-то я произнесла это почти яростно. А портрет назвала «она». И тут же поправилась: